ДВЕНАДЦАТЬ ЛУН (часть 2-я)

***

Захарию считали чернокнижником. Все эти его склянки с ядовито-пахучими маслами, пряности и порошки, может и наркотики – никто точно не знал. Поселившись на Синае, Регина наняла его как массажиста, и, надо признаться, по весьма странной рекомендации.

Конечно, в первую очередь чертовщинки ему придавали глаза. Столь редкий цвет – карий с фиолетовым отливом – в любых земных краях встретишь нечасто. Второе – голос Захарии, мягкий и бархатный. Ну и, безусловно, страсть ко всяким снадобьям, зельям и ароматам, которыми этот маленький щуплый человек пропитался не хуже египетской мумии. И еще некоторые странности.

Захария говорил по-английски и по-немецки, хоть и немного, но абсолютно без какого бы то ни было акцента. Видимо, и по-бедуински так же. Он был араб, но иногда носил бедуинские одежды, и эти странные люди, живущие со своими верблюдами словно в позапрошлых веках, охотно принимали его за своего.

Вообще, людям свойственно преувеличивать таинственность, особенно, когда основания к тому очевидны. Кое-кто всерьез уверял, что Захария знаком со всеми наречиями Индии и умеет читать древние манускрипты, по которым составляет магические лекарства и вычисляет формулу философского камня бессмертия.

Но вовсе не эти народные фантазии способствовали той несомненной привязанности, что возникла между Региной и ее необычным массажистом.

Впервые приглашенный Захария колдовал над ее телом не меньше двух часов. И Регина, давно понимающая толк во всем, что касалось подобных процедур, не могла не оценить, что от ее неюной плоти он чудесным образом добился невероятного. Все в ней ожило внутренним глубоким теплом, кожа словно заново задышала, разогретая кровь соединила и оживила все, давно увядающее и разбитое, от кончиков волос и ногтей, до мерно стучавшего сердца. Накрытая простыней в полумраке комнаты Регина лежала, под пристальным взглядом Захарии, и ей не хотелось ни шевелиться, ни говорить. Через какое-то время первым заговорил он.

- Вы – очень красивая женщина, мадам.

Да, она это слышала от тысяч мужчин, и, кажется, на всех языках. Но слова Захарии ей понравились.

«Ах, да – ему же известен мой возраст, – догадалась, опуская себя на землю, Регина, – Он хочет сказать, что, для моих сорока четырех лет, я неплохо сохранилась. Что ж, это так и есть». Но уже произошло то, что произошло: Захария ей понравился, и она решила никогда не расставаться с ним, принимая этот неожиданный подарок судьбы с благодарностью. Захария, между тем, продолжая гипнотизировать ее сливовым взглядом, не спеша, добавил.

- Но ваше тело спит. Ему нужна любовь.

Регина насторожилась. Любовь? Неужели он решится ей что-то предлагать? Этого еще не доставало!

- Пусть оно спит и дальше. Ему незачем просыпаться.

Захария отрицательно покачал головой.

- Это невозможно. Оно умрет, мадам. Сон тела – смерть.

- Все тела смертны. К этой мысли надо привыкнуть.

Захария снова покачал головой, и Регина отметила, что перед тем, как что-то сказать, он всегда делает длинные паузы, как будто проговаривает сначала все в уме.

- Вам еще рано. Вы еще будете любить. Я знаю все, что нужно делать и все умею. Я больше не дам ему заснуть до того времени.

- До какого времени, Захария? Я – вдова. Мне сорок четыре года. Мое время давно прошло. Ты, возможно, волшебник, и после еще расскажешь мне о своих секретах. Мы, ведь, будем друзьями, да? Но волшебники тоже не могут поворачивать время вспять.

Захария заулыбался и согласно закивал головой, на манер восточной куклы-болванчика.

- Я вам многое расскажу, мадам! Но ваша любовь еще жива, мадам. Потому что вы – очень красивая женщина.

Он бредит, решила Регина. Но ее тело с ней не согласилось.

***

Регина слегка лукавила, говоря Захарии о смирении со смертностью своего тела. Никогда его состояние не было ей безразлично, разве что, на время она забыла о нем. Когда же горе улеглось и перестало съедать дни от пробуждения до сна, Регина с неудовольствием заметила, что отражение в зеркале стало ей неприятно.

Нет, она никогда собой особенно не любовалась, но и смиряться с новыми причинами для огорчений желания в себе не нашла. Поразмыслив над этим, Регина решила, что нужно постараться «все оставить, как есть», парадоксальным образом подразумевая под этим  сохранение своей внешности именно в прежнем виде, а вовсе не естественный процесс ее старения.

К счастью, к услугам женщин, обремененных деньгами более чем работой, имелось достаточное количество клиник. Наведя справки, Регина отправилась в одну из таких.Швейцарская деревня на берегу маленького озера в горах не представляла собой ничего особенного – все привычно чисто и аккуратно, красиво и ничем не напоминает о тоскливой тяжести сельскохозяйственного труда, как в России. Разве что, мычание и блеяние всяких животных с самого рассвета, и почти полное отсутствие вечерней жизни намекали на то обстоятельство, что здесь люди тоже в основном работают, а не отдыхают.

Клиника доктора Гиртмайера походила на дорогой курортный отель, но надежно отгороженный довольно высоким забором, поросшим плющом. О клинике и докторе рассказывали чудеса, оттого, видимо, совсем уж удивительные, что недостоверные: в пользовании его услугами никто явно признаваться не хотел. Сам доктор Гиртмайер оказался суховатым и весьма энергичным человеком далеко уже не средних лет. Не особо разговорчивым, но и не молчуном, словом, никакого ожидаемого отпечатка таинственности.

После консультации доктор назначил Регине несколько процедур по телу, найдя его состояние почти удовлетворительным, а по поводу лица высказался более категорично. На его взгляд абсолютно необходимой представлялась блефаропластика, то есть, подрезание всех век и небольшая подтяжка по линии подбородка для улучшения контура лица. Поначалу Регина ужаснулась, но была несколько успокоена обещанием недолгой реабилитации и тем соображением, что такие операции уже давно не считаются серьезными.

- К вашему возрасту многим приходится делать круговую. Уверяю вас, даже в этом случае неспециалисту невозможно догадаться о вмешательстве по результату. Ваш случай намного легче иных. Вам повезло, у вас хорошая здоровая кожа, а это важно.

Регина поинтересовалась сроками полного восстановления. Ответ доктора прозвучал уже в менее уверенном тоне.

- Конечно, некоторое время будет сохраняться отек и многое зависит от его интенсивности. К тому же, протекание любых процессов абсолютно индивидуально. Могу только сказать, что некоторым удается возвращаться к привычной жизни и деятельности уже спустя неделю. И уж во всяком случае, обещаю, что в течение месяцев трех-четырех все будет только улучшаться. От себя же могу еще добавить, что не советую пренебрегать восстановительными процедурами, а потому оптимальным считаю ваше пребывание здесь в течение тридцати-сорока дней.

Регина подписала контракт и на третий день уже возлежала в палате на высоких подушках с туго перебинтованным лицом и заклеенными глазами. Потекли медленные бессмысленные дни, обещавшие превратить послеоперационную неделю в вечность. Особенно огорчала невозможность занять себя чтением. Даже смотреть телевизор оказалось проблематично – воспаленные глаза слезились, и их вообще было трудно открывать. В отсутствие иных развлечений приходилось слушать болтовню медицинской сестры Росы, итальянки, чей язык, казалось, был создан специально для выбалтывания секретов.

Удивляясь, как до сих пор не уволили такую болтушку, Регина, выслушивала  истории про носы и разрезы глаз, про то, как падают в обмороки, увидев себя в зеркале, некоторые нетерпеливые особы («И вы, мадам, ни в коем случае не пытайтесь прежде времени на себя взглянуть!»), впрочем – все без имен. Здесь бывали всемирно известные актрисы, чья молодость и красота успели произвести впечатление на несколько поколений зрителей. Некоторые из них приезжают сюда ежегодно – конечно, не всегда оперироваться, чудодейственные мази и уколы доктора Гиртмайера совершают не меньшие чудеса, чем скальпель. Две постоянные клиентки доктора, жены очень влиятельных людей, например, ежегодно появляются в клинике именно в этом месяце, всегда вдвоем, они и сейчас сидят вместе в саду, а познакомились здесь, лет восемь назад. Вообще, клиентам не возбранялось знакомиться друг с другом, но, при желании, можно сохранить все в тайне, никто не увидит, как вы покидаете клинику в автомобиле с затемненными стеклами. Женщины иногда этим пренебрегают, мужчины – никогда.

- Здесь бывают мужчины? – переспросила Регина.

- Конечно, мадам! Артисты и политики. Одному президенту, даю вам слово, ни за что не видеть бы своего поста, если бы не доктор Гиртмайер! Природа дала ему лицо больше пригодное для деревенского выпивохи, вы наверняка знаете этого господина, но ни за что бы не догадались, как ловко доктор его подправил! И притом – как аккуратно! Ведь нельзя же было сделать так, чтоб родная мать не узнала! То есть, я хотела сказать, что ему нельзя было. Другим как раз, бывает, того и надо. Но их лиц не видит вообще никто, кроме самого доктора. Такие и уезжают отсюда в бинтах.

На третий день (казалось, прошла вечность!) доктор отклеил полосочки с век и произвел перевязку. Измученное давлением лицо и корни волос получили десятиминутную передышку.

- Можно посмотреть? – поинтересовалась Регина.

Прежде слов доктор ответил гримасой.

- Я бы не советовал. Впрочем, как я и думал, все идет даже несколько лучше, чем могло бы. Гематомы невелики. Швы подсыхают. Посмотрим. Завтра вымоем вам голову и возможно начнем небольшие процедуры по лимфодренажу. А глаза, на мой взгляд, просто великолепны. Но это – на мой взгляд. Тугая повязка пока мешает спадать отеку. Вот, капайте, сколько захотите, когда чувствуете в глазах резь или сухость. Это совершенно безвредная жидкость, по составу вроде натуральной слезы.

К пятому дню глаза почти восстановились в правах, и хотя Регина все еще не знала как они выглядят, жить со зрением становилось явно приятнее. На седьмой день после процедур разрешили походить без повязки около часа.

Регина вышла в закрытый от внешнего мира сад подышать прохладой горной весны. В саду никого не было. Очевидно, персонал клиники следил за тем, чтобы клиенты без особой надобности друг с другом не пересекались.

С десятого дня процедур становилось все больше, а повязку уже можно было снимать на несколько часов. И всякий раз Регина находила хоть полчаса для прогулки. Шла к концу вторая неделя.

Регина как раз проходила мимо ворот в сторону беседки, в которой собиралась присесть, когда появилась ее разговорчивая медсестра.

- Мадам, не могли бы вы пройти к себе?

- Зачем? – никаких процедур в это время не предполагалось, и Регина намеревалась не возвращаться в палату еще минут двадцать.

- Простите, но сейчас будет выезжать автомобиль, это, к сожалению, невозможно отложить, а по нашим правилам в это время никто не должен находиться во дворе. Но вы сможете вернуться сюда через пять минут, если захотите.

Не вслушиваясь уже в многословные извинения сестры, Регина направилась к крыльцу. Она слышала, как справа, из гаража, мягко прокатился Мерседес, тот самый, с затемненными стеклами, как открылись ворота.
А потом раздался взрыв и словно кто-то толкнул ее в спину.  Сестра закричала. Больше ничего было не понять.

Поднимаясь с колен, Регина потерла ушибленный о дверь лоб и увидела перед собой сидящую спиной к двери Росу с перекошенным лицом. Запахло гарью, воздух вокруг посерел от дыма. В воротах горел раскуроченный Мерседес и кто-то лежал с ним рядом.

Только спустя час в палате, куда Регину водворили сразу после происшествия, появилась заплаканная Роса.

- Карло погиб. Наш охранник. Хельмут, шофер, ранен, и весь сильно обгорел…

- А человек, которого вывозили?

Роса отрицательно покачала головой.

- Нет, Хельмут ехал в аэропорт встречать гостя. Полицейские говорят, еще повезло, что бак был почти пустой, а то его даже не успели бы вытащить, совсем бы сгорел заживо. Он всегда заправлялся по пути, если ехал один. У него семья, двое мальчиков и жена беременная третьим. И у Карло было двое…

Роса всхлипывала, утирая красный нос.

- Но что произошло? – спросила Регина, так до сих пор и не понимавшая причины ужасного события, свидетелем которого стала.

- Какой-то сумасшедший. Он тоже погиб. Зачем-то бросил бомбу. Полиция показала его нам и увезла. Никто его не знает. Какой-то сумасшедший азиат, ума не приложу, откуда он взялся здесь у нас и зачем это сделал.

- Азиат?

Роса кивнула и пожала плечами. Ничего более определенного она даже думать сейчас не могла.

Спустя еще примерно четверть часа в палату Регины явился сам доктор Гиртмайер.

- Мадам, сожалею, но полиция желает задать вам некоторые вопросы. Я предупредил их, что в момент взрыва вы находились в дверях спиной к воротам, и, тем не менее…

- Конечно. Я готова, хоть мне и нечего им сообщить. Скорее, кто-то мог видеть в окно гораздо больше, чем я.

Доктор неопределенно пожал плечами.

- Я видел. И что же? Уверяю, что рассказать могу не больше вас.

Регина скорее интуитивно, чем обдуманно, решила воспользоваться неожиданной готовностью доктора продолжать разговор – видимо, так проявлялось его смятение.

- Вы его видели, этого человека?

- Даже успел запомнить лицо. Но какой в том толк, если его тело и так досталось местным пинкертонам. Словесный портрет не потребуется.

- Он, что же, из местных жителей? – схитрила Регина.

- Нет.

- Ну, кто-то, вероятно, должен его знать, кому он, возможно, хотел отомстить? Разве полиция не опрашивает всех, кто сейчас находится здесь?

- Увы. Боюсь, это может стать большой проблемой для нас.

Еще бы. Бедный доктор Гиртмайер! Столь грубое нарушение конфиденциальности могло очень не понравиться некоторым его клиентам.

- Хотя, я уверен, – продолжил доктор, – что это ничего не даст их расследованию.

- Доктор! – постаралась как можно более легкомысленно улыбнуться Регина. – Не говорите этого полицейским в столь уверенном тоне! Они могут решить, что вам известны причины происшествия, и вы пытаетесь их скрыть!

- А что скрывать? Я уже сообщил им свои соображения. Видите ли, этот человек – мусульманский фанатик. Об этом говорит зеленая повязка на его лбу. А я, как всем известно – еврей.

- И что из этого? – пытаясь оценить правдоподобность такого объяснения, Регина в нем усомнилась и решила про себя, что доктор, видимо, страдает той фобией, что затаилась в душах европейских евреев, переживших вторую мировую войну. И еще тот ужасный случай на олимпиаде в Мюнхене тоже не добавил старому еврею житейского оптимизма, но… –  Зачем ему еврей, проживающий в Швейцарии? Они же воюют на Ближнем Востоке, да и там, кажется, нынче идут переговоры?

- Вот-вот. Полицейские считают так же.

- По-моему, они правы. Зеленая повязка?.. Какая-то глупая театрализация. Возможно, этот человек действительно обыкновенный сумасшедший.

- Возможно, мадам. Я сообщу полицейским о вашем согласии поговорить с ними. И вернемся к нашим обычным делам. Чем скорее они оставят нас в покое, тем скорее мы забудем об этом прискорбном событии.

Доктор направился к двери, очевидно, уже не желая продолжать неприятный разговор.

- Доктор! – окликнула его Регина. – Я думаю, вам давно уже не стоит опасаться повторения страшных страниц истории. Его не может быть.

Доктор остановился.

- Это вам подсказывает здравый смысл?

-Ну, наверное, можно сказать и так.

Доктор кивнул – самому себе, словно бы соглашаясь с ходом собственных мыслей.

- Я так и думал. Знаете, я не пророк, но одно я знаю давно и абсолютно точно. История человечества повторяется в главном. Сколько бы раз люди ни оказывались заложниками наступающего кошмара, они упорно двигались ему навстречу. Потому что здравый смысл подсказывал им, что такого не может быть.

Регина покинула клинику Гиртмайера через месяц. Забыть произошедшее там она не пыталась, напротив, часто обдумывала странное событие, свидетелем которого пришлось стать. Предполагая трагическую развязку финалом любой возможной личной драмы, может быть известной доктору, но скрытой им, она другой причины всему в своих соображениях не нашла.

Гиртмайер записал Регину на серию инъекций с поддерживающей терапией через год и настоятельно порекомендовал найти постоянного массажиста.

Отражение в зеркале стало удовлетворять ее вполне, и даже, кажется, как и было обещано, не меньше полугода улучшалось день ото дня. Никакого иного применения своей восстановленной молодости Регина не искала.
«Еще любить?» – мысленно улыбнулась она обещанию Захарии. Еще – к тому, что и так не прекращалось никогда? «Love’s not Time’s fool». Любимый Этьеном сто шестнадцатый шекспировский сонет.