Мне интереснее писать о мужчинах

Давно не удивляет, что остросюжетный жанр со всеми его мыслимыми и немыслимыми ответвлениями прочно оседлали женщины-писательницы. А удивляет то, что есть ещё среди этого многочисленного племени пишущих те, кто избирают совсем иные направления. Похоже, Марина Шаповалова из этого недлинного ряда. Экономист по первому образованию, она работала в школе, потом в газете. Закончила литературный институт. Публиковалась в коллективных сборниках. В этом году в издательстве «Миликон Сервис» вышло сразу две её книги — роман «12 лун» и сборник рассказов «Правила поведения в серпентариях».

— Марина, сегодня людей, стремящихся выразить себя в слове, легион. И это притом, что славы былых властителей дум им не стяжать, о гонорарах даже говорить страшно, да и сама литература, теснимая современными техническими средствами, оказалась едва ли не на обочине культурной жизни общества. И всё же человек берётся за ручку, садится к компьютеру. Зачем?

— Если этот вопрос обращён лично ко мне, то это мой способ существования, осмысления всего того, что происходит в жизни. Я начинаю думать, и это толкает к написанию. У меня в компьютере масса заготовок, файлов, озаглавленных «мусор1», «мусор2» и т.д. Я их просматриваю и что-то, зацепившее меня, выдергиваю.

— Просто по Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…»

— Ну нет. Просто с ранних лет была привычка что-то сочинять. В Таганроге, где я жила в детстве, бабушка водила меня в единственную в городе действующую церковь на городском кладбище, которую построили ещё при Петре Первом. Это был огромный заросший парк, хаотичный, запущенный. Летом я выходила во время службы из церкви и бродила, продираясь сквозь заросли, разглядывала надгробья, какие-то фотографии на них и сочиняла истории. Они оживали. И в результате я написала книжку. Взяла листы и печатными буквами написала «Книжка». Потом нарисовала картинки. Внизу страницы, как и положено, это я видела в настоящих изданиях, вывела «Детгиз».

— Как к этому отнеслись окружающие?

— Увы, сочувственно никто, посоветовали заняться каким-либо делом. Всю жизнь мне советовали заняться чем-то серьёзным, а не валять дурочку. Таким образом, сочинительство — мой способ мышления, реакция, если хотите, на какие-то современные проблемы. При этом мне совсем не интересны точки зрения, которые доминируют в обществе. Например, проблема Чечни. Я на неё взглянула в романе по-своему.

— А писательское тщеславие, неужели оно вам совершенно чуждо?

— Конечно, к чему лукавить, интересно знать, что люди думают, читая твои вещи.

— А кто же ваши читатели? Вы их представляете?

— Мне бы самой хотелось это знать, потому что когда я пишу, то ни о ком конкретном не думаю. По сути — это самовыражение, обращённое к самому себе.

— Ваши книги ни по каким характеристикам не подпадают под ныне сверх- модный жанр остросюжетной литературы. Как избежали искуса попробовать себя в нём?

— Я просто не умею этого делать. Я не умею выбирать жанр. Пишу то, что пишется. Отчасти, может быть, даже завидую тем людям, которые могут создать проект и выполнить его на хорошем уровне. Я не умею придумывать фабулы. Мне всегда нравилась бессюжетность.

— А какие книги легли в основу вашего дорелятивистского вкуса? Что-то оставалось неизменным?

— Я убеждена, что прежде всего надо читать Пушкина, и тогда чувство к дурному слову отпадает само собой. А как красиво звучит на церковно-славянском Псалтырь! Ещё, конечно, сказки. Я с трёх лет начала читать и читала непрерывно, потому что детство — штука довольно скучная. Ждёшь, когда подрастёшь, вся жизнь принадлежит взрослым. К восьми годам я всё перечитала в доме, включая медицинские справочники. Не могу сказать, что библиотека была большой, но и маленькой её не назовёшь. Читаю быстро. Поэзия, кроме Пушкина, как-то мимо меня прошла. За исключением позднего Пастернака, Есенина, Ахматовой, Цветаева не вся.

— Подражать никому не хотелось?

— Я не вижу в этом смысла. И хотя, например, в Булгакове виден Гоголь, но у булгаковского текста всё равно своя эстетическая ценность. Люблю Чехова. Близка его мысль о том, что в жизни ничего не успевает произойти. Это подчёркнуто у меня в рассказе «Майские праздники». Всё наступает после смерти. Из отечественной прозы люблю гениальную книгу «Тихий Дон». В целом я ко всем писателям отношусь доброжелательно.

— Кого из женщин-писателей отличаете?

— Татьяну Толстую, Улицкую с первого рассказа.

— Ваши «12 лун» это, по сути дела, роман о скитаниях женской души.

— Вообще-то все романы в той или иной степени о скитаниях души, но там есть не только это. Например, мне крайне дорога тема старой России, которой уже нет. Эмигранты первой волны тащили за собой представление о мире, которого уже не было. Мира не было, а представление осталось.

— Об этом писал Маяковский: «Во-круг тонула Россия Блока», мысль о гибели страны рефреном шла у Бунина в «Окаянных днях», у многих других писателей, кто был вынужден покинуть Россию. Но Россия осталась.

— А что осталось? Территория? Народ перерождается, вырождается. Русский мир перестал существовать, и то, что произошло в 1917 году, зрело и накапливалось практически в каждом человеке, начиная с 1812 года.

— Что накапливалось?

— Такое развитие родины. Достоевский увидел это в «Бесах».

— Но он не экстраполировал это на всю Россию.

— Боюсь, что на всю, находя спасение во Христе. Люди, в том качестве, в каком они пребывают сегодня, не являются для Христа поводом спасать Россию.

— Ваша главная героиня Регина мечется и ищет, где оскорблённому есть месту уголок, и не находит. Она пытается заняться решением труднейших вопросов, предлагая интегрировать людей, исповедующих исламские ценности, в христианскую культуру. Но это опасный и не очень плодоносный путь. Большевики пытались это сделать.

— Не доделали. А почему мы жили мирно до недавнего времени? Ведь жили! Пусть это был пропагандистский постулат: «Все мы живём в единой стране, и мы единый народ!», но он же сработал. Если бы в 1980 году, когда мы студентами гостили в Чечне, нам кто-то сказал, что будем стрелять друг в друга, мы бы ни за что не поверили, хотя несовпадение менталитетов было разительным. Поэтому убеждение Регины, ощутившей весь кошмар происходящего, состоит в том, что не надо возрождать национальное самосознание, людей надо кооптировать в единую культуру. Это говорит она, а не я. Мои рассуждения — это мысли старика профессора, который говорит, что в стране должно быть общее культурное пространство для всех, чтобы студенты из Иркутска, Грозного, Москвы могли переговариваться одними и теми же фразами из «Золотого телёнка». Это и есть один народ, культурная общность. Кстати, профессор в романе говорит, что исламизация конфликта началась не с религиозной идеи. Она происходит сегодня потому, что любая другая отсутствует. Идея общей культуры, общей исторической судьбы потеряна. И люди из-за этого стреляют друг в друга.

— Но почему она этим занимается?

— Это сюжетный ход. Человек, который десять лет назад потерял смысл своей жизни, — погиб муж, погиб пасынок, которого она любила, — со временем приходит в себя и, чтобы заполнить пустоту, ей надо чем-то заниматься. Кроме того, она встречает Максима, отдалённо напомнившего ей пасынка. Но никакого отзыва не получает. И в любви нет спасения. Это последняя капля, которая прекращает её общение с миром. Она ни в чём не нашла себе применения.

— Уж не новый ли это образ лишнего человека, на этот раз женщины?

— До поры до времени об этом говорили мужчины о мужчинах. Впрочем, при здравом рассуждении даже просто главный герой женщина — невозможно. В героине всегда видят автора. Поэтому проблемы в чистом виде нет. Есть человек, и есть женщина. Мне интереснее писать о мужчинах.



НОВОСТИ И ОБНОВЛЕНИЯ