Проект “Акунин”. Как это сделано и зачем (часть 2)

Для начала посмотрим, чем набито чучело Чехова “Чайки”.

Пример для рассмотрения удобный тем, что здесь вообще нет ничего придуманного Чхартишвили-Акуниным, кроме намека на родственную связь Дорна с Фандориным. (В “Гамлете” такого удачного для Акунина совпадения не предусмотрено, потому законспирированным Фон Дорном оказывается Горацио. Почему Горацио? Да, ни почему! Просто надо.)
Да, в обоих случаях, как принято писать в Голливуде – идея Тома Стоппарда (без учета смысла и мастерства исполнения).
Завязка (первое действие) – конец чеховской пьесы. Действующие лица – оттуда же. Восемь человек и комната с трупом – без комментариев.
После разговора с Ниной Константин Гаврилович застрелился.

“Итак, дамы и господа, – заговорил вдруг Дорн нечеловеческим голосом. – Все участники драмы на месте. Один – или одна из нас – убийца. Давайте разбираться”. (С такой же художественной достоверностью Гамлет мог бы потребовать с Офелии платежки за текущий квартал.) После чего начинается кино “Беги, Лола, беги”.
Автор не заставляет восьмерых подозреваемых долго препираться, вываливая персональные подноготные друг на друга. Тут, поди, еще запутаешься, да и букав много. Разумно экономя собственные творческие усилия, он идет другим путем: конструирует восемь коротких схематичных финалов для каждого персонажа-убийцы.

Вариант первый: монолог Аркадиной, доктор обнаруживает улику, в убийстве признается Нина. Мотив – Треплев мешал ее любви к Тригорину. Вариант второй: монолог Аркадиной, Дорн с уликой, убийца – Медведенко, ревнующий к Треплеву Машу. Вариант третий, “глубоко психологический”: монолог Аркадиной, Дорн с уликой, Маша убила Треплева, чтоб не доставался он никому. Ну и так далее.
Писанины немного, недостающие мотивы добавляются просто так. Например, у Маши ребенок от Треплева – а вы не знали? Вот вам и мотив для мести Шамраева. А Тригорину захотелось лично познать психологию убийцы, чисто для романа, он же писатель. А как гомосексуалист (почему бы нет?!), воспылавший страстью к Треплеву, он Аркадину толкает на убийство сына. А сам убивает Треплева из зависти к таланту. А как душевед (писатель – удобный персонаж), он догадывается о мотиве Дорна: чучела убитых Константином (…эммм…?) львов, орлов, куропаток и чайки буквально взывают к отмщению. Доктор Дорн, как убежденный “гриновый пис” (молчу!), не мог больше выносить жестокого и бессмысленного истребления братьев наших меньших. Чайка оказалась последней каплей.

Как видим, используя текст Чехова, идею Стоппарда и детективную схему “труп-мотив-убийца”, при минимуме собственноручно написанных слов, Чхартишвили удачно избежал необходимости смыслового сочетания блоков. Кстати, ничто тут не мешает затеять новую деконструкцию, уже на основе деконструкции произведенной: теперь же у нас есть трупы (чучела) животных! Можем предположить, что их не Треплев вовсе перестрелял, а кто-то другой. Дорн, например – локальным истреблением фауны пожелавший привлечь внимание общества к проблеме хищнического природопользования. Или они сами поубивались – в результате действия неизученной радиации.

Акунинская “Чайка”, таким образом, демонстрирует метод автора в чистом виде. Именно как способ, цель и смысл. Если в проделанной работе кому-то удастся еще некий смысл обнаружить – пусть бросит в меня камень. Метод тем и хорош, что позволяет составлять любые произвольные конструкции, было бы из чего.

Материалом для создания Фандоринского цикла послужила вся классика мировой литературы и ее детективный жанр в частности. (Говорила же бабушка в детстве, что литература человека обогащает!) Очевидным предтечей Эраста является, конечно, Шерлок Холмс. Безусловно, достойный образ, но компилятору ограничивать себя нет резона, когда наличествуют еще и миссис Марпл, и Эркюль Пуаро, да мало ли! Готовые шаблоны тоже имеются – автор разбирает их на элементарные составляющие, пригодные для формирования текстуальных блоков.
Скелет фабулы всегда создается из актуальных понятий и мифов, близких современному читателю и без труда узнаваемых: военный заговор (путч) с целью захвата власти, конспирология – транснациональные тайные сообщества и секты, киднеппинг, терроризм, киллерство, закулисная (дипломатическая и шпионская) сторона военных действий, интриги в высших эшелонах власти и устранение политических конкурентов. Узнаваемы и детали второго плана, не имеющие непосредственного отношения к конструкту расследуемого преступления: черный пиар, гомосексуализм, общечеловеческие ценности, крышевание бизнеса, разборки преступных группировок. Не важно, какое отношение все перечисленное имеет к позапрошлому веку. Важно, что оно является частью нашего современного коллективного бессознательного. А беллетристика – не историография.

Конструкт фабулы (основная интрига) вставляется в подходящие хронологические рамки. Театр военных действий Русско-Турецкой войны 1877-78 гг – разоблачение шпионажа (“Турецкий гамбит”). История похищения великокняжеского ребенка, естественно, происходит в 1996 году (“Коронация”). Политическое убийство популярного генерала-заговорщика относится в 1882 год, к самому началу царствования Александра Третьего, после убийства его отца (“Смерть Ахиллеса”). Затем на конструкт автор нанизывает текстуальные блоки, позаимствованные из книг великих предшественников. Непосредственно “детективные”, как маньяк-потрошитель, составленный из “Парфюмера” и  “Хайда” (“Особые поручения”), клуб самоубийц (“Любовница смерти”) или противостояние Фандорина своему “профессору Мориарти” в женском облике (“Коронация”). Антуражные – Москва Гиляровского, Бунинское описание многопалубного теплохода (“Левиафан”), Хитровка и ее обитатели из Горького и Лескова (“Любовники смерти”), сцены великосветской жизни и офицерские анекдоты генерала Игнатьева. Характеристики персонажей, отдельные диалоги и монологи при ближайшем рассмотрении тоже выдают авторские первоисточники почти буквально – так в маньяке-потрошителе рядом с Зюскиндом обнаруживаешь “красоту” Достоевского, из леди Эстер выглядывает Настасья Филипповна,  из Смерти – Грушенька, бомбист Грин видит “цвета” людей как Наташа Ростова, а его собеседник внезапно оказывается Свидригайловым.
Умберто Эко я не упоминаю в примерах намеренно – можете мысленно поставить его в начало всего списка.

Надо отдать должное Чхартишвили, предварительная деконструкция литературного материала на запчасти производит впечатление, как масштабом, так и филигранностью отдельных инкрустаций из них. Подозреваю, что их составление – одно из немногих творческих удовольствий автора в процессе сборки текстов. Иной абзац, пожалуй, раза в два будет короче списка первоисточников, на которые его можно разобрать. И, несомненно, именно искусное компилирование принимается читателями за “стиль Акунина” и “красоту языка”.

Оно-то, впрочем, красиво, да только чужое, нет у автора своих красок. Изъян замечаешь, когда собранный из элементов образ распадается. Созданное по-настоящему производит как раз обратное впечатление: из незначительных мазков, будто бы бессмысленных пунктиров, неожиданных пятен составляется нечто целое, с глубиной и объемом, подобно волнам на картинах Айвазовского. Оно имеет все признаки автономного бытия, в нем губы Никанора Ивановича невозможно приставить к носу Ивана Кузьмича без убийственного членовредительства, а скучающего беллетриста средних лет не заставишь из любопытства сменить сексуальную ориентацию и убить любовника. Но тут уж – каждому свое: Акунину в проекте живые герои не нужны и не удобны, иначе спонтанные перемены в характере озадачат читателя. А нет характеров – нет и перемен, любой персонаж может гаркнуть голосом Жеглова или обратиться Очарованным Странником, даже не сходя с места.

Основными антуражными средствами для сборки романов про Пелагею стали “Соборяне” Лескова, “В лесах” и “На горах” Мельникова-Печерского, “На ножах” и вся проза Лескова. Как всегда широко используются тексты Чехова (не только “Черный монах”) и Достоевского (наиболее заметно “Бесы”). Можно сказать, что эти два автора всегда присутствуют на рабочем столе Чхартишвили и на все годятся: оттуда черпаются идеи, описания, прямая речь, сюжетные повороты и связки. Но связки не всегда логичны, идеи лишены корней и сведены до уровня деклараций, почти буквальные цитаты часто распознаются. А с деталями – вообще беда. Вырванные из родного контекста они Акуниным вставляются куда попало. Этим обстоятельством и объясняется гомерическое множество ляпов, уничтожающее пресловутую репутацию “знатока атмосферы эпохи” и “стилиста”.

Сам Акунин продолжает настаивать, что использование им чужих текстов и идей – литературная игра и ничего больше. Типа, найди автора записки в “Левиафане”. Или десять отличий в тексте про штабс-капитана Рыбникова. И ляпы, дескать – часть той же игры. Ах, вы заметили, что гранаты не той системы? – Молодцы! О, так вы и N-ова читали, узнали абзац? Здорово! Что вы, конечно, я не забыл, что во времена Шекспира не было сигарет “Друг”. Но я же с вами играю! Это проверка. Отлично, прекрасная эрудиция, нет слов! Рад, сердечно рад!
Ладно, согласимся, что эта нога, у того, у кого надо, нога, и откроем книжку про Пелпгею. Пропускаем “Митрофания”. Но этот владыка еще и мантию носит. А келейники ходят в рясах. Ага, вот еще – иподиакон в “отцы” угодил. Елки, а феликсийцы кто такие? А катавасия как попала в литургию? Преображение – второстепенный праздник? И потому владыка в домовой церкви? А народу столько в ней с какой стати?.. Столько “проверок” на самых первых страницах по одной только церковной теме? Господин автор, хватит уже меня проверять, надоело. Я поняла уже, что монастырь и его обитатели – карикатура, достаточно было “уроков плавания”.
Помню, помню – игра. На этот раз она называется “Найди отличия между монастырем и психушкой”. Пациент “епископ Митрофаний”, например, явно свихнулся на “общечеловеческих ценностях”. Небывалый случай для середины девятнадцатого века, но факт. Вот он говорит, что святость, мол, “только у скучных разумом бывает”. И что беса никакого нет. А “православный ад то же чистилище и есть” (интересно, как он это себе представляет?). И “монахиня Пелагея”, которая плавает, тоже оригиналка большая: рассуждает про “энергетику” и считает, что убийство собаки есть грех больший, чем убийство человека. Я даже не спрашиваю, какой они веры, с нынешним “духовным атеизмом” знакома не хуже автора. Хотя бы подскажите, где они слов таких нахватались?

Не уверена, стоит ли искать литературный первоисточник этих и подобных вставок. Похоже, что как раз такие перлы автор производит самостоятельно, подбирая их непосредственно из “злобы дня”. Утром в газете (телевизоре) – вечером в куплете, так сказать.
Разумеется, ни одного “тонкого намека” на окружающую нас действительность мы не пропустили. И Момуса-Мавроди помним, и столичные мероприятия к юбилею Пушкина заметили тоже, и что Литвинов похож на Березовского. Отчего же публике не потрафить, если и самому приятно.

Но там-то, с “монахами” – другое! Боюсь, образ “положительного епископа” для того и понадобился автору, чтобы вкладывать в его уста подобные благоглупости. Вот ведь, мудрый человек! Не в сказки церковные верит на самом деле, хотя и признает их полезность, а мыслит широко и прогрессивно, как и подобает умному и просвещенному человеку.
Откуда следует, что умный и просвещенный человек должен мыслить именно так?

Собственно, из авторской позиции…

Читать дальше

  1. konrud - Пт, 23 Окт 2009 0:19 

    konrud

    Марина, и что – совсем он тебе не нравится? мне вот первые его романы интересны – “Азазель”, “Турецкий гамбит”, “Статский советник”. Там ведь есть и мысли не связанные с “копированием”, его взгляды на современное, отраженный в прошлое. Может и не бог весть, какие оригинальные, но интересно обыгранные в сюжете. При этом, то что многих у него привлекает – решение головоломочек на тему “откуда ноги растут” меня в нем совершенно не интересует, я почти не обращаю на это внимания. Нет, я их замечаю, пусть и не всегда, но не восклицаю при этом, подняв палец “О!”. Обычно просто воспринимаю, как один из элементов, придающий дополнительный оттенок сюжету. Примерно так.

    Ответить

    Марина - октября 23, 2009 2:25 

    Марина

    Костя, я сейчас заканчиваю последнюю часть, там будет и про “нравится/не нравится”. Очень много времени уходит на поиск цитат и слов для примеров. Не хочется быть голословной. Сначала решила ознакомиться хотя бы с некоторыми его последними текстами, которых я не читала. Но уже отказалась от этой идеи – слишком много времени уходит, а по сути ничего не добавляет. Ограничилась прочитанным ранее, там я приблизительно помню, где и что искать.

    Оценивать книги Акунина как таковые мне бы даже в голову не пришло. Некоторые из них я нахожу симпатичными, некоторые безобразными. Псевдоисторических романов существует много, разного уровня “художественности”, я не вижу тут проблемы. Для меня проблема возникает, когда школьникам рекомендуют читать романы Акунина, например. Когда литературной премией отмечают роман “Коронация”. Когда люди не видят разницы между “Розенкранц и Гильденстерн мертвы” и акунинской “Чайкой”. Мне странно слышать восторги о “великолепном стиле” и “прекрасном русском языке” – я не понимаю, что вообще читали эти люди и на каком языке.
    “Акунин” как неадекватно раздутое явление мне не нравится, да. Я хочу понять, чем оно объясняется. Только ли относительной бедностью нашего развлекательного чтива? Но разве качественной беллетристики так уж мало?
    Если бы некто стал взахлеб нахваливать Дюма за “отличное знание нравов, быта и исторических реалий” начала 17 века, его бы сочли большим чудаком. А поклонники Акунина все то же самое находят в романах своего кумира и отстаивают это “мнение” с пеной у рта. Не странно ли?

    Ответить

  2. Марина - Пт, 23 Окт 2009 14:22 

    Марина

    Костя, дуракам полработы не показывают! ))))) Не знаешь пословицу?

    Они уже выводы сделали. :) Совпавшие с их мнением. ))))))

    Ответить

  3. konrud - Пт, 23 Окт 2009 15:46 

    konrud

    Можно принять их выводы за предварительные. Тогда все вполне годится, как пункты на которые можно заострить внимание при дальнейшей работе. :)

    Ответить

Оставить комментарий







НОВОСТИ И ОБНОВЛЕНИЯ