Размышления о магическом реализме

stoletЛатинская Америка, наследница великих древних цивилизаций и давно утраченного испанского мирового колониального сознания, долгое время несла несправедливый крест “культурного ученичества” у стран Старого Света и североамериканской цивилизации. В этой, по устоявшемуся мнению, культурной и литературной провинции, вместе с ростом национального самосознания, подспудно и незаметно для европейского мира, происходило становление и осознание как самоценной, культуры собственной, яркой, самобытной и ни с чем более не схожей.

Естественно, что на первый план поначалу выходит самобытность национальная. Процесс духовной эмансипации стран Латинской Америки был изначально направлен против североамериканской экспансии в экономике, политике, навязывании образа жизни. Противовесом к уродливой “городской” форме жизни на этапе чисто внешнего, поверхностного капиталистического прогресса, возникает поэтизация народного быта, народных обычаев и уклада, причудливо яркой природы. При этом известная степень этнографичности, регионализма и описательности неизбежно оставляла латиноамериканскую литературу на задворках общего литературного процесса как провинциальную, второсортную и эстетически зависимую от европейской культуры.

Начиная с середины ХХ века латиноамериканские писатели нового поколения – Астуриас, Карпентьер, Кортасар -  все более проникаются если не приоритетом общечеловеческого, то, по крайней мере равновесием последнего с национальным. Любопытно, что все трое названых авторов были европейцами по воспитанию ( а Карпентьер и вовсе родился “русским французом”) и значительную часть жизни проживали за пределами родных стран. Творческие успехи новой латиноамериканской прозы становятся заметны европейским читателям и критике, и выводят на мировую арену принципиально новое явление – “магический реализм”.

Магический реализм латиноамериканской прозы произрастает из определенного, свойственного этим народам мироощущения и имеет корни в таинственных (поскольку забытых и малоизученных) верованиях и традициях ассимилированных или стертых с лица земли коренных жителей, в уникальной культуре креолов, в перенесенных на почву американского континента религиозных (дохристианских) культах афроамериканцев. Первозданность необычной природы, относительная непознанность огромной части материка, мифологичность полиэтнического народного сознания, причудливо сплетенная с традиционным католицизмом, иногда весьма свободного толка, создают волшебную для европейского читателя фактуру. Такому повествованию свойственна некоторая сюрреалистичность, но не европейского типа, а “реально-чудесная” (Карпентьер), соприродная местной ментальности. Наиболее ярким образцом мистического реализма, конечно, стал роман Габриэля Гарсиа Маркеса “Сто лет одиночества”.

Маркес родился в Колумбии, но большую часть жизни прожил в эмиграции, в Мексике, где и был написан им это роман. Населенные миры созданных ранее рассказов и повестей легко и естественно пересеклись с миром Макондо, умножая ощущение реалистичности происходящего в едином потоке времени и пространстве. Основанный семьей Буэндиа провинциальный городок Макондо концентрирует в себе черты всего латиноамериканского континента. Он одновременно открыт всему приходящему, как перекресток неизвестно куда и откуда идущих дорог, и метафизически замкнут в себе самом, как совершенная в своей незавершенности модель мироздания. В нем почти все, кроме пришлых – родственники, и все отчуждены друг от друга непроницаемыми стенами личного “я”. Судьбы распадаются и перемешиваются, почти не соприкасаясь.

Путаница повторяющихся имен усиливает ощущение расчлененности отдельных жизней. А жизнь рода обманывает обилием событий, в то время как в жизни каждого человека почти не происходит ничего. Пройдя по завершенному кругу, все возвращается к началу и теряется в памяти и временах. Так братья, столь неразличимые поначалу, столь разные в зрелые годы, возвращаются в конце жизни к полному сходству, снова спутавшему их имена. Животные, невероятно расплодившиеся во время любви Петры Котес, вымирают. Трупы расстрелянных рабочих, появившиеся на страницах романа в совершенно невероятном, ветхозаветном количестве, исчезают бесследно. Умирающая Ребекка снова царапает стены и выгрызает глину из под ногтей, как тот дикий ребенок, которым она была много лет назад. Отчуждение и забвение укрывают ушедшие жизни, повторяя мотив странной болезни памяти, что случилась в самом начале истории рода и тоже закончилась ничем и канула в никуда. Даже беспамятству суждено забвение.

Между тем, череда повторяющихся в разных сочетаниях имен словно прочерчивает судьбоносный пунктир, сплетая в следующих поколениях незавершенный смысл жизней Урсул-Амарант-Ремедиос и Аркадио-Хосе-Аурелиано. Тайна имени определяет линии судеб. Мрачная замкнутость передается с именем Аурелиано, активная витальность присуща Хосе Аркадио. Путаница имен близнецов лишь усиливает этот мотив. Несостоявшаяся любовь девочки Ремедиос, которую убила двойня, застрявшей в ее животе, возрождается в губительном даре Ремедиос Прекрасной и поражает бессмысленной и безумной любовью несчастную Меме.

Сражения, непонятно где, когда и каким образом проигранные в таком количестве полковником Аурелиано, промелькнувшие войны, подтасованные выборы, выступления рабочих – весь этот “социальный” фон издевательски невнятен и лишен собственного самостоятельного смысла. Да, это все происходило здесь же, в те же времена, касалось некоторых судеб, даже обрывало их до срока (впрочем, до срока ли?), но по степени реальности не сравнимо с домом Урсулы и деревом Хосе Аркадио. Здесь реально не то что бывало и случалось за пределами рода вообще, а то, что должно происходить внутри его. И эта реальность, даже если она невероятна, не подвергается сомнению. Так в детском восприятии складываются в единую естественную правду все равно необъяснимые картины и явления, целыми большими кусками или маленькими частичками памяти соединившиеся в причудливую мозаику мироздания.

Чудеса рассыпаны в повествовании, как нечто, всегда имеющее место в жизни, но никогда не выделяющееся из общего ряда событий. Проповедник, взлетающий после выпитых чашек кофе, напрасно пытается доказывать этим фокусом величии Бога – для жителей Макондо чудеса ничему не могут служить подтверждением, они самодостаточны. Их смысл так же необъясним, как смысл вообще всех событий, связывающихся в космической тайне бытия. Каждый явившийся в роде новый человек – загадка начавшейся судьбы. Каждый ушедший – загадка судьбы завершенной. Никто не пытается их разгадывать.

Один из наиболее фантастических образов в этой реалистичной ткани – Ремедиос Прекрасная. Как помним, ее чуть не назвали Урсулой. Но чудесным образом разгадав предсмертную мысль мужа, Санта София де ла Пьедад дает девочке имя Ремедиос. Красавица начисто лишена ума, речи и хоть сколько-нибудь заметной мотивации поведения. Можно сказать, она и поведения лишена вообще. Ремедиос – абсолютная красота, стяжающая всю возможную мощь любовной силы. И эта сила в идеальной концентрации равна не жизни, как казалось до сих пор. Она равна смерти. Жизнь порождается лишь взамной страстью двоих, как в истории Петры Котес и Аурелиано Хосе. Ремедиос возбуждает в мужчинах чувство, которое в предельной силе бесплодно и убийственно. И то обстоятельство, что оно возрастает до способности убивать сиюсекундно, вовсе не кажется преувеличением – такова логика. Нелепость смертей, пораженных любовью к Ремедиос еще более усиливает реалистичность рассказа.

Известно, что первоначально автор замышлял окончить историю Ремедиос бегством с неким любовником. Но выросшая по ходу повествования в идеальный символ смертельной любви Ремедиос Прекрасная, перестала собственно жить, так что подобный поворот сюжета становился невозможным. И тогда возникла сцена ее вознесения на простынях, как единственно логичный исход, никого из персонажей и читателей не удивляющий неправдободобностью. Потом невозможность бегства повторится - новая Ремедиос получит обратный дар. На нее обрушится вся сила ответной любви, насильственно разорванной в угоду условным законам, и заживо погребет в монастыре и молчании. Ответом улетающим в небо белым простыням Ремедиос Прекрасной станут желтые бабочки Меме.

Внутренняя логика магического реализма позволила Маркесу создать произведения эпического масштаба. (Быть может, оно явлено нам ради возмещения утраченных доколумбовых эпосов?) Художественная правда образов и сюжетных линий здесь восходит по форме и осмысленности к истине мифологического, библейского характера. История рода, законченная трагическим апофеозом состоявшейся, наконец, живой любви, одновременно прекрасной и походящей на ужасную оргию, родившей для немедленной страшной смерти последнего из рода Буэндиа, уносится в небытие, как и было предсказано. Вместе с разрушенным домом Урсулы и опустевшим Макондо. Линии всех прошедших одиноких судеб слились в поросячьем хвостике смерти. Сто лет отчужденности закончились любовью, которая должна была осуществиться родом в самом себе и положить предел продолжению бытия в пустоте.

  1. antonioni - Чт, 7 мая 2009 15:34 

    antonioni

    После прочтения этого произведения у меня не возникло
    ощущения художественной правды образов и сюжетных линий…
    Вы скорее использовали затасканный литературный штамп…
    Что такое ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРАВДА? Обычную правду по моему трудно себе представить…

    “здесь восходит по форме и осмысленности к истине мифологического, библейского характера.”
    Опять как мне кажется пустой набор красивых фраз…

    По моему стилистика этого произведения захватывает воображение читателя и вызывает желание дочитать до конца…
    Это сродни лихо закрученного детектива… Есть интрига но нет как мне кажется философского подтекста…

    Ответить

    Марина - мая 8, 2009 0:57 

    Марина

    Важно, что Вас захватывает.
    А как я это называю и чем объясняю Вам не обязательно должно нравиться и подходить.

    “Художественная правда” – да, это устоявшееся словосочетание. Хотите считать его штампом – пожалуйста. А что я вижу этот текст подобным эпосу или книгам Библии – это мое мнение. :)

    Ответить

    antonioni - мая 8, 2009 4:27 

    antonioni

    Очаровательная и несравненная!
    Ваше видение интересно… и хотелось бы услышать по каким причинам или критериям Вы ставите это произведение на один уровень с Библией?
    Аргумент – “это мое мнение” не принимается…

    Ответить

    Марина - мая 9, 2009 23:20 

    Марина

    Не ставлю на один уровень с Библией, а говорю о подобии. Об этом вся статья написана. Просто перечитайте, это и будет ответ.

    Ответить

Оставить комментарий







НОВОСТИ И ОБНОВЛЕНИЯ