Марина Шаповалова
Странствия и превращения рожденных навсегда
Роман
МОЛЧАНИЕ НЕБЫТИЯ
Сначала широкая дорога свободно опускается вниз от колоннады, вальяжно протекая вдоль тучных зарослей кизильника и приоткрывающихся горизонтов моря, потом она ускоряется, врезаясь в склон резвыми поворотами, а от нижнего входа в Никитский Сад несется, струится, еле удерживаясь и заваливаясь под высокими подпорными стенами на худые избитые бока. Дорога спускается прямо в сон. В этом сне должна быть беседка из светлого дуба, увитая плетистой розой и глицинией, выбрасывающей каждый день новые нежные стрелы побегов. Кто-то должен быть счастлив здесь. Или так кажется. И вот он, этот палисадник и эта беседка. Но нет ни розы, ни глицинии. Нет сирийской сирени, самшита, розмарина, барбариса и бархатцев. Нет даже молодого гималайского кедра, магнолии и ленкоранской акации, сорившей сиреневой шелухой. Вместо всего этого Евгения Петровна видит ноябрьскую московскую грязь в черном периметре бывшего палисадника.
«Что же это?! – ужасается Евгения. - Нет, не может быть! Я сплю!»
Она зажмуривается и уговаривает себя, что сейчас все окажется на месте, стоит только снова открыть глаза, но – нет…
Навстречу выходят садовницы, Галина и Аня. Евгения бросается к ним: «Галя, Аня, что это, что случилось?!!»
- А что? – пожимают они плечами, переглядываясь в замешательстве. - Так скоро же осень, Евгения Петровна…
Господи, какая осень, о чем они?! Начало июля только!
Да и разве срубают к осени кедры, что за бред?!
Мучительно ища причины для такой страшной перемены, Евгения все же догадывается, что на самом деле спит, и нужно только проснуться. Да, и вот – комната, задернуты шторы, кровать. Но, приближаясь к окну, она снова видит именно то, чего боится и во что отказывается верить: все погибло! Срыто, вырвано, выкорчевано безжалостно, до последней травинки, до колышка, и даже обломков от беседки не осталось…
Нет, и это не было настоящим пробуждением – снова спасительная догадка дарит еще одну надежду…
Ночь неспешно тает, разделяя бесцветность моря и неба первыми слабыми оттенками, намеками света, и морочит Евгению бесконечным повтором дурного видения: все пропало, все пропало, все кончилось!..
Андрей Сергеевич припарковал машину перед домом, заглянув на соседскую половину. Дверь из беседки в гостиную была приоткрыта. Снова вспомнил о том, как впервые взял с прилавка в руки книжку, на которой имя «Евгения Гранде» оказалось автором, а не названием. Вот бы догадаться тогда, что случится познакомиться с этим автором и соседствовать. О чем была книга? Да так, что-то вроде детективно-любовного романа, или наоборот. Сюжет забылся. Там точно было убийство, а героиня его расследовала, переживая в процессе личные драмы.
Тогда жена еще была жива, лежала в больнице. Роман ей понравился. Возможно, Андрей Сергеевич поехал бы в книжный на Арбате и купил бы все вышедшие книжки писательницы с позаимствованным у Бальзака псевдонимом, и попутно выяснил бы, что на тот момент они составляли серию из пяти романов про журналистку, занимающуюся частными расследованиями, и даже, может быть, узнал бы, что авторша прежде, еще в конце развитого социализма, успела выпустить сборник рассказов под своим собственным именем – Евгения Кузнецова… Но стало не для кого и незачем.
Жена умерла девять лет назад, в конце апреля.
Она была ангелом, настоящим ангелом, кротким и наивным. Андрей Сергеевич понял это, когда она уже уходила. Всю жизнь он увлекался яркими женщинами, ему нравились эффектные стервы, и он умудрился не единожды пострадать от «роковой страсти», проживая годы в благополучном браке, о котором попросту забывал. Только после смерти жены он задумался о том, знала ли она? Кажется – нет, не знала. Совесть его была спокойна: он всегда заботился о своей семье. В целом можно сказать, что жена ни в чем и никогда не испытывала недостатка, разумеется, в рамках возможного. Они всегда были обеспечены жильем, по общим меркам – приличным. Почти с самого начала в семье имелся автомобиль. А с девяностых – вообще грех жаловаться. Директорское кресло крупной энергосистемы стало источником очень больших возможностей, воспользоваться которыми Андрею Сергеевичу ума хватило. Хотя в шутку он говорил, что по возрасту не достало комсомольского задора, чтобы выбиться в олигархи. Жена успела увидеть Париж, прежде чем умереть, а также Рим, Испанскую Каталонию, Кипр и остров Санторини. А вот в Лондон впервые они с Аленкой поехали уже вдвоем, без мамы.
Но были две фразы, сказанные женой перед самой смертью, смысла которых Андрей Сергеевич так и не понял. Она сказала: «Я всегда не любила синий цвет. А ты не знал». Иногда они всплывали из памяти, точно был за ними спрятан нерасслышанный упрек. Несколько раз он даже хотел сказать о них Аленке, но так и не сказал. Зачем ей?
Подумав о дочери, Андрей Сергеевич тут же вспомнил о нерешенных практических вопросах: домработница, Интернет и телевидение.
Аленка приезжает завтра. Подключенные здесь местные телеканалы ее не устраивали. Потому Андрей Сергеевич привез из Москвы новую спутниковую карточку, прием каналов с которой нужно еще настроить. Вчера он переговорил по телефону с двумя женщинами относительно помощи по дому. Пока ни одна не согласилась, что означало, видимо, необходимость поднять цену за услуги. А Интернет…
Андрей Сергеевич посмотрел еще раз на открытую дверь соседки в палисаднике.
- Евгения Петровна, Вы дома?..
Никто не ответил. Она, возможно, была наверху, в своей спальне.
Кажется, соседка уже нашла возможность подключения к Интернету – он видел краем глаза экран ее компьютера с узнаваемой панелью поисковика. Она сидела тогда со своим ноутбуком в беседке, стало быть – беспроводной. Да, скорее всего. Телефонии в поселке нет.
Немного подождав и еще заглянув в приоткрытую дверь гостиной, Андрей Сергеевич пошел к себе.
Сидя перед компьютером в своей спальне, Евгения слышала, как сосед звал ее. Но то, что занимало ее сейчас, не позволяло отвлекаться. В конце концов, аккуратно припаркованная машина, несомненно, означала, что Андрей Сергеевич в ближайшее время никуда уже не поедет, и постучит позже, если есть какая необходимость. А на мониторе ноутбука светилось окошко аськи, в котором выпрыгивали строчки с ником «Diamond»:
- Что ты делала сегодня с утра? – спрашивал тот, кто так себя называл.
- Ленилась, если честно, – отвечала Евгения, и ее строчка поднялась в окно после имени «Atenais» .
Аська замерла. Тот, на другом ее конце, видимо, задумался. Минуты через три в правом углу снова возникла надпись «Diamond печатает».
Ответа не было.
Евгения посмотрела на верхнюю часть окна аськи. Цветок стал красным. Под последней отправленной строчкой значилось, что Diamond не в сети. Подождав меньше минуты, она отключилась и открыла ранее свернутый текст.
«Любое новое средство коммуникации дает человеку все больше возможностей избегать контактов, - подумала Евгения. - Когда-то, освоив речь, люди словами научились скрывать мысли, потом телефон появился, чтобы не брать трубку и не отвечать. А уж нынче!..»
Как забавно, однако: она недавно пыталась припомнить мобильный телефон Кости Вересанова. И ведь не сразу сообразила, что начала искать именно сотовый номер в своем мобильном же аппарате, успела даже подумать, а уж не в старом ли, том, украденном? Как же это за прошедшие годы все в памяти настолько перемешалось?
Конечно, номер телефона она нашла. В записной книжке. Обычный семизначный номер, домашний. Вересанов был москвич из «не-понаехавших», и тогда уже жил в отдельной квартире своей бабушки на Гоголевском бульваре. Евгения слышала, что, вроде, в Москве он теперь почти не бывает, а все больше в Гималаях где-то и в Париже. Но она рассчитывала на сообщение автоответчика или переадресацию, на возможность надиктовать хотя бы, мол, Костя, это Женя Кузнецова и все такое.
Но ровные долгие гудки ни с кем и ни с чем не соединили. Абонент либо уже не существовал, либо трубку брать было некому.
Еще нисколько не сомневаясь, что найти Костю ей не составит большого труда, Евгения начала обзванивать однокурсников.
- Привет, Это Женя Кузнецова. Не знаешь, как мне сейчас найти Вересанова?
- Хм… да как-то… нет, вроде. Я его с самого третьего курса так и не видел, как отчислили.
- С четвертого.
- Ну, видишь, ты даже лучше помнишь. А зачем тебе?
- Знакомой одной нужно. Для одного хорошего дела.
- Нет, честно, не знаю.
-… Вересанова? Да ну его в задницу. Видел я его лет десять назад. Особого желания общаться не возникло. А что за дело?
- Долго рассказывать. Это для детей из хосписа.
- Понял. Если что узнаю – сразу стукну. Хотя сомневаюсь.
- … Упс, Кузя... Озадачила. Вот если бы мне понадобился Вересанов, так я бы точно звонил бы как раз тебе! Не, ну я ж с ним не особо контачил, ты помнишь. Только я не понял, а сама-то чё? Давно не общаетесь?
- С девяносто третьего года.
- А чё, поругались?
- Да нет. Как-то само.
- Ага, понял. В кумар ушел товарищ.
- Ну, типа того, да.
- Кузя, ты знаешь чего... Позвони Петьке. Я тут сейчас почесал репу и вспомнил: Вересанов был в прямом эфире перед выходом последней книжки, я за рулем наткнулся. Примерно это было месяца три назад. Или полгода. Ну, не суть. По-моему, как раз на «Маяке». Номерок Петра сейчас скину тебе по эсэмэс…
- …Женечка, дорогая! Ты думаешь, я шучу, что ли? Не знаю я, как найти Вересанова твоего. И никто не знает, думаю.
- Петр Валентинович, ну эфир же был? Кто вел? Кто там редактор?
- Эфир был, да. Был такой эфир. Но не из студии. Запись. А Костя говорил по телефону.
- Ну? Ты же можешь спросить, кто там на него выходил и связывался?
- Могу спросить, да. Только незачем. Я и так знаю.
- Петь, прекрати издеваться!
- Женечка, я не издеваюсь. Поверь! Понимаешь, никто его не приглашал. Потому что это невозможно. Я уже пытался однажды, лет пять назад….
- И что? Ну, не тяни из меня нервы!
- Ничего. Пригласить его никуда невозможно. Найти тоже. Неприятный осадок зато остался. А в тот раз мне звонил его агент, некто Сухарник.
- Во как. Кучеряво живет Вересанов, оказывается.
- Белая кость, что ты хочешь. С такими-то тиражами.
- Телефон есть?
- Этого агента, Сухарника? Представь, нет. Звонил мне на работу, через секретаря.
- А найти можешь?
- Ну, в принципе… Могу попробовать. Знаю вересановского куратора в издательстве, симпатичная дама. Попытаюсь склонить ее к должностному преступлению в обмен на парочку эфиров для ее графоманов. Только, Евгения, удовольствия от разговора с этим господином ты точно не получишь. Я тебя предупредил, да?
Получив телефон литературного агентства Сухарника, Евгения уже с ощутимым чувством неловкости позвонила сначала своей приятельнице, извиниться за промедление.
- Ну, что ты, Женя, какие извинения. И так тебе спасибо, что пытаешься. Я знаю, что его достать сложно, разве что президента еще не просила.
- А я не ожидала, честно говоря. Подожди, Аня, не расстраивайся! Честное слово, достану я этого мерзавца Костю, рано или поздно. Мне уже самой захотелось с ним поговорить, есть о чем.
- Женя, я расстроена, но не принимай на свой счет, ради Бога. Дело в том, что скоро будет поздно. То есть – не нужно станет. Этот мальчик, Федя, скоро умрет. Остались дни. Если тебе за это время не удастся найти Вересанова и уговорить его приехать, значит, он умрет, не успев встретиться со своим кумиром. И не подарит ему рукопись своего романа, как мечтал. Как ты понимаешь, мир от этого не рухнет. Федя – не единственный подросток, который умрет с не исполнившейся мечтой.
«Нет уж, - подумала Евгения, - пусть лучше этот Федя будет единственным, кто умрет немножко иначе!»
Все дела были отодвинуты в сторону. Просыпаясь, она приступала к поискам Вересанова.
На звонок в агентство Сухарника ответила девушка-секретарь.
- Леонид Геннадьевич не может ответить сейчас. Назовите свой вопрос и номер телефона, с вами свяжутся позже.
- Уважаемая! – Евгения обожала хамить этим обращением неприятным людям, тем более что большинству из них не хватало эрудиции для распознания такого рода хамства. - Представившись, я назвала вам и свою профессию. Кажется, это избавляет меня от необходимости уточнять предмет разговора. Остальное мне было бы удобнее обсудить с господином Сухарником, а не с вами.
Возможно, дозвониться президенту страны было бы не проще, чем этому литературному агенту, но хоть меньше бы удивило. Разговор состоялся только через два часа.
- Сухарник слушает. Добрый день.
- Здравствуйте. Кузнецова Евгения Петровна, автор женских детективов Евгения Гранде. Я разыскиваю своего друга и однокурсника Константина Вересанова. Не могли бы вы подсказать мне, как с ним связаться?
- Кто дал вам мой телефон?
- Простите, повторю: я автор детективов, Евгения Гранде, член Союза писателей. Что вы находите странного в звонке литератора литературному агенту?
- Мое агентство не заключало с вами никаких договоров.
- Вы сотрудничаете с моим коллегой, Вересановым. Я свой вопрос уже задала: как мне с ним связаться?
- Какое дело у вас к Константину Олеговичу?
- Личное. Я уже сказала, что я его друг.
- Мне почти каждый день звонят близкие друзья писателя Вересанова, его братья и сестры, бывшие любовницы, матери его детей, а также его собственные родные матери. Не думаю, что каждому из них я должен давать адрес Константина Олеговича по первому требованию.
- Перестаньте валять дурака! Я не представлялась матерью его детей, лично знала его маму, Аду Николаевну, могу сказать, где она жила и когда умерла, и назвать адрес Костиной квартиры на Гоголевском. А, кроме того, на сайте Литературного института за несколько секунд можно проверить, что мы действительно учились на одном курсе.
- Разумеется, я это уже сделал, Евгения Петровна. Раз вы разговариваете со мной, а не с секретарем. Ладно, так что вы хотите?
- Кажется, я уже это сказала несколько раз. Я хочу связаться с Константином. Мне нужен его телефон или любой контакт.
- Для чего?
- Вы уже спрашивали. Это личное дело, вас оно не касается.
- Уфуфуф… Касается. Меня все касается. Значит так. Или вы мне говорите, для чего вам вдруг так срочно понадобился Вересанов впервые за пятнадцать лет, или давайте мы закончим этот разговор, Евгения Петровна. Кстати, у него нет телефона. Вообще нет, никакого. А также нет никаких контактов в Интернете, говорю сразу. Так что?
Скорее всего, этот наглый агент не врал. Что именно Костя, оказавшийся на олимпе литературной славы и при деньгах, постарается устроить себе индивидуальную пещеру поглубже и подальше от мира, такое она себе легко представляла. Все те годы, от дня их знакомства до последних редких встреч, он все больше уединялся, отделялся, терял ко всему интерес, фобии его прогрессировали. Совсем не от экспериментов с психоделиками, как думали многие. Он вообще был такой, по природе. Расширители сознания может чему и способствовали в частностях, но Евгения давно поняла, что Костя в них особо не нуждался. Не от них зависел прогресс аутизма, потому и пристрастий не возникало. Алкоголь для него перестал существовать еще в студенческие времена, запои и даже просто пьянки прекратились сами собой. Все остальные средства он, можно сказать, всего лишь перепробовал. Словно бы увлекался, удовлетворял любопытство, даже с некоторым азартом, и бросал, забывал. Как другие забывают случайных женщин, исчерпав соблазн новизны, или прочитанные второсортные детективы. Конечно, желтая пресса и слухи с редким постоянством объявляли Вересанова конченым наркоманом, нимало не смущаясь второй десяток лет отсутствием внешних признаков такого порока на редкостно здоровом лице кумира интеллектуалов.
Вспомнив последнее фото Вересанова, увиденное в каком-то журнале, и мысленно прикинув к возрасту, – Костя был моложе ее почти на восемь лет, – Евгения подумала, что на самом деле никто не знает, когда сделан снимок. И точно ли Костя выглядит сейчас именно так.
- Хорошо. Я расскажу вам, в чем дело. Но оно действительно очень личное. Потому что мы с Костей были очень близкими друзьями долгие годы. Не любовниками, а близкими друзьями. Мы не виделись пятнадцать лет, я, наконец, хочу с ним встретиться и поговорить. А поводом послужило печальное обстоятельство. В детском хосписе умирает сейчас один мальчик, подросток. Познакомиться с Костей – его мечта. Мальчик читал все его книги, чуть не наизусть цитирует, даже сам написал какой-то там роман. Он умрет на днях. Я хотела попросить Константина Олеговича приехать в этот хоспис. В крайнем случае – позвонить. Это срочно. Вы понимаете?
Сухарник молчал. Через несколько секунд Евгения даже подумала, не прервалась ли связь, пока она говорила, но услышала в трубке что-то вроде вздоха.
- Ладно, - сказал, наконец, тот человек и снова замолчал ненадолго. - Будем считать, что эту душещипательную историю я не слышал. Знаю я, знаю, что вы именно та, за кого себя выдаете, проверил уже. Мое условие: миллион. Готов услышать встречное предложение, но сумма не должна отличаться принципиально.
- Что? – переспросила Евгения. - Какая сумма? Миллион чего?
- Долларов. Американских. Готов обсуждать сумму в долларах, не в евро.
- Леонид Геннадьевич, вы сейчас со мной разговариваете? Или переключались на другую линию? Я не говорила ничего о деньгах. Мне нужно связаться с Вересановым. Не деньги нужны, а Вересанов, понимаете?
- Какие деньги вам нужны, я пока не спрашиваю. Пока я назвал предварительную сумму, в которую обойдется организация встречи с Вересановым. И даже готов ее обсуждать в поисках компромиссного варианта, но не до абсурда, конечно. Догадываюсь, что платить будете не вы лично. Связывайтесь, советуйтесь. Я жду вашего звонка.
- Вы сумасшедший?
- Нет, разумеется. И не стоило на это рассчитывать.
Фиаско. Непонятно от кого. Непонятно в чем. Блефовал, конечно, этот Сухарник, мерзкий тип. Рассчитывал на торг? Чтобы согласиться, скажем, на миллион рублей? Перепутал? Ожидал звонка от кого-то другого? Кому может так понадобиться Костя, чтобы платить за связь с ним большие деньги? Непонятно. Но факт: Костю не найти. Никому не удается, и ей тоже не удалось. Их общее с Вересановым прошлое, оказывается, оторвалось от настоящего совсем и навсегда. Кости уже давно не было в ее жизни, как и тех, кто умер. Да и был ли он жив на самом деле, ее «дикий мальчик»? Он ли сам писал все эти книжки, выходившие в последние годы? Ведь уже приходило ей в голову не однажды: а не черновики ли это, составленные в единые тексты другими, неумелыми руками? Да, там были Костины фразы, отдельные Костины мысли, парадоксальные до гениальности, всегда прорезающие поверхность банальных и здравых смыслов до пульсирующей крови. Это он умел – текстом в полстраницы пробить до дрожи, сказав сразу все, для чего прежде были исписаны тома. Но, начиная с романа «Слово небытия», она заметила: что-то сломалось. Небытие показалось болтливым, не дотянуло даже до значительности, необходимой такому образу. Жемчужины отдельных мыслей рассыпались и потерялись в тексте. Не так писал прежний Костя, тщательно их собиравший и нанизывавший одну к одной на нити доступного ему бессмертия.
Почему тогда не нашла его, наплевав на глупую размолвку? Почему не спросила: что с тобой? Как ты живешь сейчас, что изменилось? Не до того было? Понимала, что о ее книжках и того сказать нельзя? И потому не хотела на самом деле ни встречаться с ним, ни говорить?
Да, но она-то писала просто чтиво! Она отодвинула от себя литературу сознательно, просто зарабатывала на жизнь! А то, что писал Костя, должно было считаться литературой. Или нет? В чем разница?
Он стал популярным, даже – культовым, как теперь называют. Его бестселлеры – не просто заработок литературным мастерством. Да, но и она давно штамповала свои поделки не просто для прокорма. Тут разница количественная. Считать ее существенной – это просто завидовать. Не писал Костя ради денег, это она знала. А сама?
Нет, появление на свет детективщицы Евгении Гранде было правильным решением, не стоит теперь сомневаться. Но ведь не остановилась же, когда на жизнь стало вполне хватать! Не закрыла этот «проект», не достала старые черновики, не вернулась к тому, что оставила вынужденно, по обстоятельствам. А он? Как это происходило у него, с ним?
Евгения Петровна нашла у себя старые черно-белые студенческие фотографии с Вересановым и поехала в хоспис. Фотографии она подарила Феде, соврав, что они от Вересанова, который постарается в самое ближайшее время вернуться в Москву с Гималаев. Через два дня Федя умер, и та приятельница, Анна, которая работала в хосписе, вернула все фото. Еще Федя попросил отдать Вересанову, когда тот приедет, флешку – черновик своего незаконченного романа.
- Неожиданно.
Евгения покрутила флешку в руках.
- Что? – переспросила Анна.
- Я представляла себе тетрадки, скорее. Почему-то. Хотя глупо, конечно, какие нынче тетрадки. Или распечатку. На бумаге, в общем.
- А… Нет, я даже никогда не видела, чтобы он писал рукой. У Феди был ноутбук, а вот принтера не было. Так что… Возьмешь? Или отдать родителям?
- Можно скопировать. А они знают, что мы соврали про Вересанова?
- Нет пока. Я не говорила.
- Возьму.
МОРЕ БЛАГОДЕНСТВИЯ
Дело у соседа было самое простое: он всего лишь интересовался бытоустройством. Подключение Интернета, поиск домработницы – Евгения готова была поделиться всем, что уже знала. Телефон этого таксиста? Юрия? Пожалуйста! Завтра прилетает Алена, дочь, Андрей Сергеевич хотел попросить Юрия встретить ее в аэропорту. Да, Юра отлично водит, вы же видели, и ему можно доверять. Хотя вряд ли это опасно – доехать из Симферополя сюда.
- …Удобнее. Алена здесь еще не была, а Юрий знает, куда доставить. Насчет опасности… Ох… Аленке 24. Завтра сами ее увидите. Да и вообще, быть взрослой дочери отцом – вам известно, что за комиссия, – Андрей Сергеевич виновато улыбнулся.
Евгения кивнула, не желая любым ответом дать повод для продолжения разговора о детях.
- Звоните Юре сейчас. Лучше заранее, чтобы не оказался занят. Он не забудет.
В общении с Юрой Андрей Сергеевич сразу обнаружил привычку советских больших начальников переходить на «ты» в одностороннем порядке и без предварительных реверансов. Да и чего ему церемониться с пацаном?
- Я дал Аленке твой телефон, но там два рейса из Москвы одновременно садятся, будут толпы народу. Поэтому, вот тебе и ее, на всякий случай.
Распространение мобильной связи избавило от необходимости описывать встречающих и встречаемых, кто будет в какой рубашке или пальто, какого роста и возраста. Юра уже слышал, что дочь Андрея Сергеевича «красавица», но, во-первых, это может означать что угодно, а, во-вторых, любому отцу, наверно, собственная дочь кажется красивой. Исходя из этого, Юра не мог бы сказать, что как-то представлял себе Алену заранее. И все же, первое впечатление оказалось неожиданным.
- …Да, я вас вижу, кажется, - сказал голос в телефонной трубке. – Вы стоите у обменника, так? Повернитесь направо на девяносто градусов, я иду к вам.
К нему подходила миниатюрная девушка, не выше метра семидесяти на каблуках, в широких светлых шелковых брюках и маечке.
- Да, я тоже вас вижу, - ответил Юра в трубку, прежде чем завершить разговор.
Выдвинув вперед свой чемодан на роликах, - мол, принимай! - , Алена внимательно осмотрела Юру с ног до головы.
- Так-так-так…
- Что это значит? – спросил Юра, пытаясь определить, что это в ее глазах сейчас: ирония или улыбка?
- Пока ничего, - она протянула ему руку. – Алена! На «ты»?
Юрий взял ее маленькую ладошку, кивнул и тоже назвал свое имя.
- Кондиционер у тебя есть? – спросила она, еще не дойдя до машины.
- Есть.
- Отлично. Вот оно, счастье. Только не включай музыку!
Откинув спинку сидения рядом с водительским, Алена устроилась в нем полулежа и закрыла глаза. Они тронулись.
- Сколько нам ехать?
- Час-полтора. Как получится, - Юра пытался преодолеть все нарастающее смущение. Его волновал аромат, исходивший от девушки, ее близость, ее грудь под почти прозрачной маечкой и, наверное, более всего то, что она точно знала, какое производит впечатление.
- Рассказывай!
- Что?
- Все. Краткое содержание. Что там происходит, в этом «Сне у моря»?
- Ничего особенного. Отдыхают люди.
- Угу. Это когда работают, ничего особенного не происходит. А когда отдыхают – все, что угодно. Так что там? У моего папочки с писательницей?
- Не знаю. Не мое дело.
- Логично, что не твое дело. Но знаешь наверняка. Так что, сделай одолжение! Мне все сплетни не нужны, но про папу с писательницей меня касается, согласись! У них романчик? Да?
«С ней надо осторожнее», - сообразил Юрий. Но тут же понял, что эта душеспасительная мысль пришла к нему с некоторым опозданием.
- Не думаю.
- Я ее видела, она симпатичная. С элегантным шармом, вполне в папином вкусе.
- Тебе видней. Пока что они на «вы», - добавил Юра, стараясь не думать о выпуклых Алениных сосках.
- На пляж ходят вместе?
- Нет. Твой папа ходит на пляж рано утром, а Евгения Петровна в это время пишет или спит. Сидят по вечерам в ее беседке и разговаривают.
- Вот видишь, а говоришь, ничего не знаешь, - Алена лукаво улыбнулась ему. - Где-нибудь бывают вместе? Ресторан, или что там еще?
- Иногда. В субботу ездили ужинать с каким-то мужиком из Киева.
- Что за чел этот мужик из Киева?
- Не знаю, депутат какой-то.
- Приглашали ее или папу?
- Ее.
- Ясно. И часто ее приглашают?
«Я отвечаю ей, как загипнотизированный на допросе», - подумал Юрий.
- Чтобы ответить на этот вопрос, штандартенфюрер, я должен сначала понять, что, по-твоему, значит «часто», и что – «нечасто».
Блин, она улыбнулась так, как будто угадала его мысли!
- Логично. Каждую неделю?
- Почти. Иногда гости приезжают к ней, обычно по субботам.
- Так. Кое-что уже ясно, - Алена потянулась, отчего у Юры на мгновенье закружилась голова. - Я могу вызывать тебя по телефону, когда нужно? Без диспетчерской?
- Конечно, - Юра притормозил на обочине и быстро сосчитал в уме до десяти. – Я достану воду из багажника. Тебе взять? Пить хочешь?
- Давай. Хороший сервис!
Мысленно, но с чувством благословив трижды тот день, когда по случаю был приобретен и поставлен в багажник этот походный холодильничек, Юрий плеснул из одной бутылки шипящую холодную влагу в ладонь и протер ею лицо. Потом отпил, взял вторую бутылочку для Алены и снова сел за руль.
- Можешь вызывать меня в любое время суток. Сервис с гарантией.
В конце мая, когда все соседние дома еще пустовали, Евгении тоже пришлось решать бытовые вопросы с нуля, в поселке пока не было отлаженной инфраструктуры. В первый же вечер после приезда она подошла к охранникам с простым вопросом: как вызвать такси? Нужно было где-то поужинать, а все известные таксопарки набирались только с городских номеров. Наличествовал же только московский мобильный.
Да, сказали охранники на пропускном пункте, вот тут где-то у нас был номер, сейчас-сейчас. Диспетчерская «Юг-транс», в отличие от прочих служб, принимала звонки с междугородних и мобильных телефонов.
Первым приехал номер четвертый, Александр. Он доставил Евгению в грузинский ресторан, вручил свою визитку, мол, звоните всегда, но не ответил по звонку уже через час. Отвозить ее домой после ужина от «Юг-транса» приехал тоже Александр, но уже номер семидесятый. История с его мобильным повторилась на следующее утро: отработав ночь, молодой человек с утра спал. Ничего удивительного, подумала про себя Евгения, но ей-то необходимо было проехаться по магазинам для закупки всяких хозяйственных мелочей и продуктов. В этот раз по звонку в «Юг-транс» приехал Юрочка. Номер тридцать пятый.
Во-первых, он был в легких белых джинсах, а не в тренировочных штанах бессрочного использования. Во-вторых, он вышел из машины, чтобы открыть дверь клиенту. В-третьих, ходил с Евгенией по всем магазинам и рынку, принимал покупки, помогал, советовал, договаривался с продавцами о возможной скидке, хотя, разумеется, никто его об этом не просил.
Кстати, Юрий был очень хорош собой. Высокий, стройный, черноглазый, такой типаж иногда называют «смазливым». Без сомнения, он нравился женщинам. И, кажется, способен был часто отвечать им взаимностью. Даже на Евгению первый его взгляд был явно оценивающим. Что она, конечно, заметила, но всем своим видом продемонстрировала обратное.
Его телефон работал всегда. В третьем часу ночи, в девять утра, в полдень или вечером, Юра откликался даже глухим сонным голосом, и через пятнадцать-двадцать минут его черный «шевроле-лачетти» с белыми цифрами три и пять на борту подъезжал к порогу таунхауса. Очень скоро выяснилось, что с его помощью удобнее решать абсолютно все проблемы. Уже через пару недель Юрочка сам вносил деньги на ее телефонную карту, сам выбирал и привозил продукты, покупал лейки и разбрызгиватели для шланга, развешивал в доме фотографии, предварительно обрамив их в найденной им же багетной мастерской. Поэтому, назвавшись при знакомстве Евгенией Петровной – за последние лет пять она уже привыкла представляться по имени-отчеству – Евгения на третий же день предложила обращаться к ней на ты, зная по опыту, что затянутый переход обычно проблематичен. «Мне кажется, Юрочка, что мы с тобой будем тут общаться часто и долго, а постоянно держать солидность мне утомительно. Женей звать не предлагаю, я больше люблю полные имена, впрочем, как тебе удобно».
Не отнять – в людях разбираться Евгения умела, поэтому, отлучившись на неделю в Москву по делам, запасной ключ от дома она оставила Юре, на всякий случай.
В Москву Евгения Петровна летала рассчитаться с прошлым. Отдала в корректуру последний роман Евгении Гранде. Основательно уставшая за годы приключений героиня в финале выходила замуж за состоятельного немолодого иностранца, оставляла работу, страну и прощалась навсегда с читателями и автором.
Евгения Гранде, автор женских детективов, тоже отправлялась на заслуженный отдых. Она сделала все, что могла и даже больше. Почти два тяжелых десятилетия дарила миллионам женщин маленькие радости, печали и воздыхания над страницами вымыслов. Удвоила значение имени бальзаковской героини, превратив его в знак качественного чтива, увлекательного, но не постыдного для образованной публики. Заработала приличный достаток для Евгении Кузнецовой и даже построила ей домик в теплых краях.
Теперь Евгения Петровна с легким сердцем отпускала тезку на покой, собирая в чемодан все черновики, распечатки, разрозненные записи почти двадцатилетней давности. Пришло время вернуться к себе.
- Ах, какое приятное название! – широко улыбнулась корректорша, принимая папку с текстом. - «Море благоденствия»! Это на Луне, кажется?
- И там тоже, - ответила Евгения с довольной улыбкой.
По дороге домой она продолжала в уме подбирать ряд «лунных» топонимов, будто сочиняя наугад карту новой тверди, пригодной для обитания: «Море Обаяния, Море Удовольствия, Море Спасения, Бухта Радости, Бухта Раздумья, Земля Пробуждения. Земля Щедрых Даров…»
Наутро она запланировала еще одну встречу, а вечерним рейсом возвращалась в Крым.
- Да, собственно… Ничего срочного, Аня, но я в Москве всего два дня и, чтоб не по телефону. Я хотела расспросить тебя о Феде. Ведь ты давно его знала, да?
Евгения заехала в хоспис, предварительно созвонившись с Аней, но сейчас чувствовала, что, наверное, мешает. Аня, уставшая, с потухшими глазами, в халате и косынке, была похожа на замученную беспросветной жизнью уборщицу, а вовсе не на утонченную светскую даму, появлявшуюся на приемах и в гостях у самых богатых и влиятельных людей страны. Казалось бы, такое изменение имиджа может быть только необратимым. Но Ане не было еще сорока, возраст и природные данные пока поддерживали необходимый запас прочности и позволяли восстанавливаться, когда нужно. Женя про себя замечала, что, пожалуй, за тринадцать лет вдовства и работы в хосписе Аня стала даже красивее. Эффектнее, как минимум. Худоба, какой тренажерами и диетами не достичь, несколько болезненная, выглядела аристократично, словно музейная ветхость шедевров, а на лице уже остались одни огромные глаза.
- Давно, да. С одиннадцати лет. А что ты хотела узнать?
- Он, что, четыре года тут умирал?
- А, нет, что ты. Дети умирают очень быстро. Мы его в Германию тогда возили, на пересадку. Костного мозга. Была ремиссия. Надеялись, что выживет.
- Извини. Всегда думала, как ты это переживаешь, что все умирают. Неужели к этому можно привыкнуть?
- Частично. Можно привыкнуть, что все умирают, к сожалению. Хотя все равно тяжело. Просто Федя – это немножко другое. Для меня. Лично. Понимаешь?
- Извини. Уф… Прости, что я, со своим любопытством…
- Нет, подожди. Хорошо, что тебе интересно. Знаешь, я даже хочу о нем рассказать. Время проходит, а я все о нем думаю. Он удивительный был, честное слово! Вообще, не знаю, поймешь ли ты, но здесь люди становятся другими. Это надо наблюдать самой, чтобы понять, потому что у всех по-разному, как-то так общими словами точно не опишешь. Мы говорили об этом с отцом Яковом, что происходит с людьми на этом пути. Сначала, когда узнают о болезни. Потом, когда становится известно точно, что это конец. И потом здесь, в хосписе. Все проходят одни и те же круги, но каждый по-своему. И… они становятся настоящими. Но только лучше. Даже если… кто-то отвратителен. Трудно объяснить, но этот так. Ты спросила о Феде, а я, вроде, не совсем то говорю. Но, на самом деле, о том. Понимаешь, Федя был очень одаренным мальчиком. Но, возможно, если бы он был здоров и жив, то, может быть, ничего бы не вышло. То есть, того не вышло бы, что получилось в результате. Для тебя, наверно, все это дико звучит. Сейчас объясню, тут даже такие простые вещи, как образование, семья. Понимаешь, так бы он продолжал ходить в свою школу, дружил бы с мальчишками, как все, читал бы только по школьной программе, и не всё, как водится. Никакого компьютера ему бы еще долго не купили, кстати. А с этой болезнью он остался один. Сам с собой. И все пошло иначе.
Аня замолчала.
- Понимаю. Может, лучше бы он ходил в школу и дружил с мальчишками. Как все. И был бы просто жив и счастлив, - сказала Евгения.
- Да, может. Но он был счастлив. Во Франкфурте, в клинике, он учил немецкий. Просил сиделок читать ему Гофмана. Его там обожали все, врачи и медперсонал. Если бы ты его спросила, хотел бы он поменять свое счастье на то, как было до болезни, и при этом жить… Нет, он очень хотел жить, очень! Хотел путешествовать, писать книги о путешествиях. О настоящих и виртуальных. Придумал героя, Альтер эго. Не знаю, чем считать то, что он писал, литературой или графоманией. Ты лучше в этом разбираешься. Конечно, никакого личного жизненного опыта, потому его и тянуло подражать. Свифту, Дефо, Вересанову тоже. Ему было всего 15 лет. Он сказал мне недавно, что самая главная ценность, оказывается, вовсе не жизнь, а то, что можно понять о ней. Ты много знаешь людей, от которых можно такое услышать?
- Нет. Ни одного не знаю. Это мысль мудреца. Если он не вычитал ее у кого-то из философов, а додумался сам…
- Даже если он ее вычитал у кого-то из философов, поверь, сказал он свою мысль. Потому что я слышала, как он это сказал. Он сказал это мне. От себя.
В дверь постучали, одновременно приоткрывая ее, и звонкий красивый голос врезался в пятиметровую тесноту кабинета:
- Анна Витальевна, к вам можно? Ой, вы не одна, прошу прощения!
- Входите, Лилиана Дмитриевна, входите! – так же громко ответила Анна.
«Лилиана?» - необычное имя пробежало по архивам памяти, зацепив воспоминания самого раннего детства. Евгения обернулась. Сильно постаревшее и ссохшееся лицо заглянувшей дамы несло печать легко опознаваемой улыбки. Лилиана Вершинина, знаменитая «Лиличка» Центрального Телевидения уже вошла в каморку, не дожидаясь повторного приглашения. Евгения и Анна одновременно встали, уступая место, третьего стула здесь не было. Показывая знаками, что разумнее именно Анне сесть напротив вошедшей гостьи, Евгения аккуратно протиснулась за спинку стула, на котором только что сидела сама.
- Анна Витальевна, голубушка! Что за дурака вы прислали ко мне? – Вершинина красиво хохотнула, приблизив изящную ладонь к губам.
- К вам прислала? Я? Кого? – удивилась Аня.
- Ну, этого, церковника!
- Отца Якова? Что вы, Лилиана Дмитриевна, я его не присылаю, у него свое начальство. Отец Яков сам приходит нам помогать.
- Ой, скажете тоже – помощник! - Лилиана Дмитриевна снова коротко захохотала, - Нет, вы представляете, он предлагает мне исповедаться!
- Да, представляю. А что тут странного, он же священник.
- Ой, ну не знаю. Догадайтесь, что он мне сказал? – Лилиана Дмитриевна, так же похохатывая, развернулась вполоборота к Евгении, то ли ища поддержки, то ли приглашая посмеяться вместе. - Что исповедь очистит все мои грехи! Нет, вы только подумайте! Мои грехи! Ну откуда у меня грехи? Вот, дурак!..
Между тем, даже за такое короткое время Лилиана Дмитриевна заметно устала. Мягко возражая насчет ума и образования отца Якова, Анна проводила Вершинину в ее комнату и вернулась.
- Она хорошая добрая женщина. И отлично держится, - Анна словно бы предупреждала еще не произнесенное Евгенией.
- Добрая – это в том смысле, что не злая?
- Да, возможно.
- Угу. Интересно, что подумал о ней тот священник?
- Отец Яков? Что она несчастный человек. И что ему нужно о ней усиленно молиться.
- Аня, а ты верующая?
- Скорее, нет.
- Уверенно отвечаешь.
- Конечно. Много думала об этом. Особенно на службах. И когда отпеваем.
- А зачем же тогда на службы ходишь?
- Невозможно не ходить. Тяжело. Или когда денег, бывает, не могу достать никак. Прямо в истерику впадаю, хоть кричи. Иду в храм и молюсь, а то чокнуться так недолго.
- И, что? Находятся деньги?
- Да.
В день возвращения Юра встречал Евгению в аэропорту.
А день был памятный – очередная годовщина смерти папы. С вечера еще, в Москве, Евгения заказала панихиду, но решила, что и сегодня это не будет лишним. Юрий понимающе кивнул в ответ, мол, заедем. И уже после, по пути рассказал, что и его отец тоже умер в июле, дата приходилась на несколько дней позже.
- Как давно? - поинтересовалась Евгения.
- Тринадцать лет назад, - ответил Юрий.
- А тебе лет сколько?
- Двадцать пять.
- Полжизни…
Евгения задумалась. Полжизни жить без папы. Но та, первая дюжина лет попадала на бесконечную медлительность детства, когда время почти не движется, и все вокруг, включая тебя самого, пребывают в постоянном возрасте. Бабушка будто всю жизнь живет старой, родители и их знакомые – взрослыми, а ты сам и твои друзья – детьми. Невидимые границы разделяют эти состояния, хотя ты уже догадываешься, что настанут времена перехода через них, но целая вечность, как море, лежит перед тобой и горизонтом, который всегда оказывается на том же расстоянии, что и был.
«Нет, не полжизни, - решила про себя Евгения. - Та часть была целой жизнью, а тринадцать последних лет всего лишь прошли после нее».
Приблизительно то же самое мог бы подумать и Юрий. Но ему все представлялось гораздо проще, поскольку совсем ничто из последних лет не стало еще даже воспоминанием. Только сам тот день. Особенно те самые три четверти часа, когда он не спешил домой, разговаривая с Вовчиком за школой. Они курили. И говорили о китайских кроссовках, которые мужик продавал на рынке в Чонгаре. Пересчитывали цену на соленого бычка. Чем же еще могли заработать пацаны, выросшие в рыбацком селе. Получалось почти реально, если часть наловить самим, а часть свежего бычка купить, потом засолка и просушка…
В это время отец уже повесился. Возможно, рассчитывал подгадать к моменту возвращения жены с работы, но не угадал. Она тоже задержалась, как и Юрка.
А потом началась вот эта жизнь, которая пока шла без остановки на отдых.
Уже через год «бизнес-проект» с бычком и кроссовками вспоминался Юрке как наивное детство. К следующей весне он даже в школу заходить почти перестал, не до того было. Мать уволилась с работы – там все равно ничего не платили. Купоны окончательно перестали казаться деньгами, закрепившись в сознании на уровне их необходимого суррогата. Чонгарский рынок стал лишь одним из мест работы, не самым выгодным, зато ближайшим. Пристройка гаража пропахлась рыбной сыростью. А папину «четверку» Юрка не просто научился водить, но даже и рассчитывать расходы на ее содержание и мелкий, но постоянно необходимый ремонт. А также и на взятки ментам, которые, впрочем, уже привыкли к этому пареньку за рулем без прав – права были получены с помощью тех же ментов ровно в восемнадцатый день рождения.
Из тех лет запомнилось, что денег вдруг стало хватать. Сначала – просто на жизнь и китайские шмотки. Потом на замену развалившейся «четверки» на бэушный, но вполне приличный «Опель». На хорошие сигареты и на выпивку с закуской из коммерческих ларьков. Не хватало только времени на сон. Восемь лет. И однажды он свалился. Упал и заснул после выпитой бутылки виски, и проспал конец ночи и весь день до вечера. Проснувшись, увидел испуганные глаза матери и сказал: «Мама, я устал!»
Надо было остановиться. Хотя бы на время. Сбросив партию икры и всю рыбу соседу оптом, Юрий сел в свой «Опель» и впервые в жизни поехал в Ялту.
Шел конец весны. Никто Юрия не понял, кроме мамы: самая торговля началась, как можно упускать дни, которые год кормят! Но он больше не мог. Он чувствовал, что сейчас если не вырвешься, то сорвешься. Все равно не удержаться уже.
В потоке машин, спешащих к безделью и праздности первых майских дней, сердце его почувствовало ту легкость, которая была знакома когда-то в раннем детстве, и о которой он совсем забыл. Он впервые ехал не по делу, а просто так. Ехал к Ялте, рядом с которой родился и прожил всю жизнь, но никогда не видел. Не был теперь связан обязанностями. Никуда не спешил.
Южный Берег встретил Юрия коротким теплым ливнем. «К добру!» Сочные капли весело запрыгали по крыше и чисто умыли потертое лобовое стекло. За Алуштой начался незнакомый мир. Дождь оборвался, и вышло новое солнце. Его яркий свет оказался нежным. Влажно стряхнувшие ненужную скромность запахи и краски требовали внимания к себе, перебивая друг друга. Блестящее море лежало внизу – таким послушным и праздничным его не видят из рыбацких лодок, а только с верхних палуб огромных белых кораблей, где лежат в шезлонгах и пьют яркие коктейли, где сверкают лаковые ногти женщин, и камни их колец и браслетов, где прохлада и жара одинаково приятны, как настроение под веселую или грустную музыку.
Он спустился в изогнутую огромную раковину Ялты как в сон про другие, ненастоящие страны из кино. Потом две недели колесил дальше по Южному Берегу, ночуя в машине: Симеиз, Кастрополь, Форос, Балаклава, Понизовка, Ялта, Гурзуф, Партенит...
Как Одиссей, нечаянно отдавшийся року странствий, Юрий не сразу понял, что попал в плен. Сладкий оранжерейный рай принял его не слишком гостеприимно. Не дал ночлега, не посулил никакого изобилия, но утешил. И назад не отпустил.
Деньги закончились быстро. Немного подрабатывая извозом, Юрий чуть было не нажил смертельных врагов в лице местных таксистов. Зато подружился с путанками. Практичные девицы, как это часто бывает, отличались душевностью во всем, что не стоит денег. А уж симпатичному парню помочь всегда рады. Может, так проявляется в женских душах мечта о чувстве, отложенном на потом. Может, и расчет в том был, кто знает. Женщины не анализируют чувств, которым поддаются. В общем, профессиональными прелестницами, юными и не очень, Юрий был тут же обласкан и даже в некотором смысле взят под покровительство: ему помогли устроиться на работу (сначала не в «Юг-транс», а в маленькую фирму такси, попроще) и снять временное жилье. Всего лишь койку на кухне у старухи-хозяйки, зато почти задаром. Это был старт. А дальше Юрий знал, что делать.
СФЕРА
Эдрик заглянул в библиотеку «Сфера» на минутку, посмотреть новинки и застал там только одного Дориана, скучающего в разделе бестселлеров. Визуализации здесь не было, но присутствие посетителей отображалось. Заметив незнакомца, Эдрик хотел выйти, но тот спросил в чате: «Здесь всегда так пусто?»
- Нет, - ответил Эдрик. – Иногда.
Получив ответ, Дориан обратился уже прямо к Эдрику.
Видимо, подумав после ответа, что такая лапидарность может быть сочтена беспричинной грубостью, Эдрик добавил примерно через полминуты:
Оглядевшись на входе сайта, Дориан прошел на форум. Туда же направился и Эдрик, обернувшийся надменным аватаром с черными инфернальными крыльями за спиной. Дориан сразу же потерял его из виду, остановившись на главной: его взгляду открылся многолюдный и обширный мир. После пустующего чата впору было растеряться. Немного помедлив, Дориан двинулся по разделам и конференциям сверху вниз.
В «литературных процессах», первой же теме топика, некто солидный с непроизносимым ником цитировал, не переставая, любимые литературные образцы. Еще двое, он и она, никого вокруг себя не замечая, читали друг другу стихи в соседней ветке. В следующей один усталый гражданин вспоминал о книгах своего детства. Еще в нескольких подряд тоже велись тихие разговоры, потом пошли ветки совершенно пустые, видимо уже забытые. Дориан вернулся на общую и открыл следующий раздел.
Этот был библиотечным, туда, как видно, заходили нечасто и ненадолго, сейчас он пустовал. Зато в полемическом велись напряженные споры, и он тоже продолжался в бесконечную пустоту, исследовать которую Дориан также пока поленился. Коротко осмотрев остальные разделы, наш герой перешел в следующий подфорум.
Здесь творческие натуры делились сами с собой всякого рода собственными творениями. Стихи о душевных переживаниях, прозаические изложения настроений и мыслей и даже подражания любовным и фантастическим романам – все показалось Дориану вполне забавным. Определенно, сюда стоило вернуться и почитать на досуге. Сейчас же, не желая никому мешать и вникать, Дориан заглянул еще в галерею «Изо», без интереса осмотрел картинки и проследовал дальше.
Технический отдел был совершенно пуст и мог бы показаться заброшенным, если бы не идеальный порядок, царивший во всех его секциях. Кое-где можно было заметить лишь модераторские объявления и никаких следов пребывания рядовых форумчан. Делать тут было явно нечего. Разве что, взять на заметку, что именно здесь можно будет получить информацию по любому поводу, когда такая необходимость возникнет.
Следующая конференция носила недвусмысленное название «Брэйн».
В ней он-лайн пребывали всего трое, да и, судя по постам, вряд ли когда бывало больше десяти человек. На вошедшего Дориана местные обитатели посмотрели с оценивающим интересом, аватар был истолкован правильно.
Не имея в характере ни капли интеллектуальной робости, Дориан, все же, сразу догадался, что к этим господам не всяк решится зайти запросто: любая фраза и сами предметы разговоров иного простака отпугнут с порога и навсегда, даром что «Брэйн» вовсе не подразумевал никакого особого членства и всем был равно открыт.
Дориан поздоровался, немного поучаствовал в разговоре о Сократе, и этого оказалось достаточно, чтобы быть принятым за своего.
Дон Батон, солидный господин, завернутый на аватаре в подобие темной мантии или рясы, имел, видимо, привычку выражаться витиевато-иронично. Поинтересовавшись у новичка, к каким именно философским штудиям тот имеет душевную наклонность, предложил располагать собой и не пренебрегать скромным обществом «брэйнцев» к их несомненному удовольствию.
Другой из присутствующих, Тетами, по виду – задумчивый архивариус, показал сдержанную доброжелательность, не выходя, однако, за рамки беседы о Сократе. Без труда извлек необходимые цитаты, но не проявил никакого полемического настроения, а только довольно улыбнулся тому обстоятельству, что Дориану не понадобилось перевода.
Третий звался Лафроком и был похож больше на стареющего забияку-бретера, чем на философа. Он промолчал.
Заявив, таким образом, о себе и желая продолжить ознакомительную прогулку по обитаемой Сфере, Дориан перешел по ссылке любезного Дона Батона в топик знакомств, чтобы там представиться, и попал в самый многолюдный подфорум – «Базар».
На первый взгляд упорядоченность «базарных» рядов носила весьма условный характер. Народ толпился, толкался, шумно перемещаясь по всей площади, казалось, не особо обращая внимание на номинации. Здесь здоровались, прощались, жаловались, сочувствовали, делились новостями о том, что ели, что пили, какая мысль в голову пришла случайно и только что. Дориан сразу оставил надежду всех запомнить, народу было слишком много. Сообщения выскакивали по нескольку одновременно при каждом обновлении страницы, а за время даже самого короткого ответа появлялся десяток новых.
- Ах, какой аватар!.. Дориан П., я в восторге! Приветствую!
- Будем знакомы, Дориан П., я – Теона. Ко мне – на «ты»!
- О, Дориан П., рада приветствовать! Вы очаровательны! Меня зовут Типатак.
- Смартиночка, какой роскошный смайлик!
- Дориан П., неплохо выглядите.
- У меня отвратительное настроение. Устанавливал XP 2, а после перезагрузки оно мне и говорит, что если в течение 30 дней систему операционную не зарегистрировать, потеряется возможность использования. Скачал кряк, а там еще и вирус нашелся. Хай, Дориан!
- Патрантасик, не расстраивайся! Все получится, вот увидишь!
- Здравствуйте Дориан П.! Осваивайтесь! Я – Парис, будем знакомы.
- Привет, Дориан П.! Я – Неон, можно на «ты». Заходи в мою тему «Хаус-фэнтези»!
- Приятно познакомиться, Дориан П.! Надеюсь, Вам у нас понравится.
Кое-где угадывались и мужские кружки по интересам – там обсуждали спортивные события и всякие новые «стрелялки». В «Музыке» обменивались ссылками на ресурс клипов. В «Фильмотеке» делились впечатлениями о фильмах и подсказывали, где скачать.
Наконец, Дориан снова увидел своего недавнего знакомца – Эдрика. Меланхолично сложив черные крылья, тот беседовал в ряду «Настроение» с девушкой – тощим котенком по имени Уна Пси. Но в отличие от собеседницы, Эдрика разговор будто бы не слишком занимал: ответы его были заметно короче речей подруги, а внимание ни в чем не отражалось.
- …Мне хотелось подвергнуться новому магнетическому взгляду и войти в его опасный круг, - тихонько лепетала девушка – тощий котенок, словно бы совсем не обращаясь ни к кому, - чтобы сознание только вспыхивало во мне, как во сне. Я учусь быть терпимой. Но в моих руках, как обычно, не окажется зонтика, и ноги промокнут. Не хочу, чтобы вокруг меня было много мокрых чужих следов, я не успею их изучить.
- Твое желание слишком поэтично, чтобы сойти за правду, - отвечал ей Эдрик.
Он улыбнулся.
Оставив подруге эту фразу, завершенную простым смайлом, Эдрик сорвался с места в том направлении, куда и прежде был устремлен его взгляд.
В онлайне появился ник «Гвенхилд», и блистающий латами аватар валькирии ожил в академической тишине Брэйна.
Среди брэйнцев было всего две дамы. Первая звала себя Клариссой, считалась авторитетом в области филологии и всяческих искусств. Впрочем, брэйнцы никогда не стесняли себя рамками профессиональной компетенции, высказываясь равно свободно в любых философических дискуссиях. Суждения этой дамы по любым вопросам воспринимались с одинаковым уважением и вниманием: она всегда была обстоятельна и многословна. Ее речи напоминали туго сотканное полотно, гладкое и удобное в использовании. К ней относились с нежностью, в спорах вежливо раскланивались по каждому поводу и редко упрекали, даже ловя на мелких ошибках, поскольку не желали расстраивать по пустякам.
Вторая, закованная в латы с шипами валькирия по имени Гвенхилд, в самом деле отличалась воинственным характером и ввязывалась в любую беседу как в драку. Ее речи более походили на боксерские удары или уколы фехтовальщика. Потому никакие случайные промахи ей не сходили с рук, но она в том и не нуждалась. В отношении брэйнцев к Гвенхилд было поменьше лирических ноток, но вниманием и интересом она также не была обделена.
Дамы между собой не ладили. Это обстоятельство доставляло кавалерам Брэйна немало хлопот, но зато и забавляло временами. Как только Кларисса по рассеянности путала Конан Дойла с Оскаром Уайлдом, или безбожно перевирала Евангельские притчи, Гвенхилд налетала на нее, лупцуя без всякого сочувствия. Кларисса сразу собиралась с мыслями и пыталась оказывать сопротивление, в основном уличая Гвенхилд в нарушении правил. Модераторы уже стояли наготове. Праздных же зевак, иногда ради простого любопытства заглядывающих в кулуары Брэйна из других разделов, перепалки двух ученых дам привлекали куда более заумных бесед, наподобие той, что происходила сейчас, и которую застали Эдрик и поспешивший за ним Дориан.
Дон Батон обращался к архивариусу Тетами, продолжая в незапамятные времена начатый разговор о материи и идее.
Последней фразой Дон Батон условно поприветствовал недавно вошедших женщин, которые вряд ли находили этот вполне обычный разговор скучным, и уж тем более – смешным. Но Кларисса, зашедшая чуть раньше, молчала. И, похоже, что они с Лафроком готовы были совсем перейти в другую тему и говорить там вдвоем. Вступит ли в разговор Гвенхилд, было пока непонятно. Дориану показалось, что именно этот вопрос занимал сейчас Эдрика, а возможно и не только его. Разве что – не Тетами. Тот продолжал.
После этих слов на обновленной странице появился, наконец, аватар валькирии, Гвенхилд заговорила.
Дочитав до конца ее пост, Дориан заметил, что Эдрик ушел.
«ЛЮБОВЬ»
Алена вызывала Юру каждый день. Сначала ей захотелось посмотреть Ялту, которую она почти не помнила по единственному отдыху здесь с родителями в раннем детстве. Потом заинтересовал местный шопинг – с этим тут, по Юриным представлениям, можно было справиться за полдня, но у Алены ушло целых три. После ей захотелось покататься по Южному Берегу, Юра показывал ей поселки и немногочисленные дикие места, стараясь гнать от себя неприятные мысли о заработке: деньги с Алены он брал только за дорогу, а времени уходило с каждым днем все больше. К счастью, он успевал выполнять попутно заказы Евгении, но уже случались и накладки. Только один раз он отказал Алене – она позвонила, когда Юра уже подъехал к палисаднику Евгении, вызвавшей его для поездки за продуктами.
Дважды ему пришлось присылать к Евгении других таксистов. Вроде бы, она отнеслась с пониманием, но когда они с Аленой вернулись под вечер из Нового Света, Юрий поймал весьма недовольный взгляд. Потом они болтали вчетвером в беседке и, кажется, все устаканилось. Однако на следующий день он попросил Алену выйти за ворота, чтобы самому не попадаться Евгении на глаза. Он предварительно позвонил ей, спросил, не нужно ли чего привезти, она ответила, что все есть. Удачная схема повторялась три дня, но в четвертый раз он забыл, что она просила купить хлеб и десяток яиц. Всего-то стоило вспомнить на пять минут раньше, и можно было бы вернуться на трассу, в гастроном «Магистраль», но присутствие рядом Алены начисто вышибало все мысли из его головы.
Дело в том, что с некоторых пор его с Евгенией уже связывали вполне конкретные обязательства, а не просто приятельские отношения клиентки и таксиста. Все вышло как-то само собой. Как обычно они болтали поздно вечером в ее беседке, и Евгения, уже знавшая почти все о его жизни – она любила и умела расспрашивать, он сам не заметил, как все ей рассказал о себе – предложила ему выкупить машину «Юг-Транса», взяв у нее деньги в долг.
Так поступали многие, у кого хватало средств. Юрин «шевроле лачетти» был как раз совсем новеньким, так что имело смысл. Выкуп автомобиля позволял работать на себя, избавляя от ежедневного оброка, выгода за лето получалась весомой.
Юрий мог бы с чистым сердцем поклясться чем угодно, что ни малейшего намека на подобный вариант никогда не было ни в словах его, ни в мыслях. Сумма выкупа казалась ему настолько значительной, что даже в голову не приходила возможность занять ее у кого бы то ни было, а вариант банковского кредита отпадал за неимением имущества под залог. Насколько же обеспеченной женщиной была конкретно Евгения, он просто не задумывался.
- Поверь, эта сумма для меня не так уж велика, - сказала она. – Я в месяц иногда трачу гораздо больше. К тому же, я предлагаю тебе не подарок, а практически контракт. Твоей платой за кредит будет мой приоритет как клиента. Плюс твоя помощь, она мне совершенно необходима. Договор простой: ты обещаешь приезжать ко мне в первую очередь, никого не присылать вместо себя по возможности. Я буду стараться вызывать тебя заранее, чтобы ты не оказался в нужный момент где-нибудь в Керчи. Идет?
Предложение на сто процентов совпадало с желаниями самого Юры. Выкупить машину он втайне мечтал когда-нибудь, хотя реально и надеяться не мог. А общество Евгении с недавних пор предпочитал вообще всем прочим удовольствиям. С ней было интересно и здорово, к тому же она ему даже нравилась как женщина. Он уже не раз представлял свою любимую клиентку хотя бы на десять лет моложе, и чтобы она не подчеркивала всякий раз, что старше его матери. Его всегда почему-то тянуло к таким несовременно-миниатюрным женщинам, а не к модельным телкам с сороковыми размерами ступни.
Юрий согласился, пообещав все же вернуть часть долга уже к началу сентября. И был почти счастлив целый месяц.
Все изменилось с появлением Алены.
Он думал, не бывает таких, как она. Уверен был. Это сон, сказка, мираж, обман зрения. Потом вспомнилось, как однажды глупым преувеличением показалось вычитанное где-то в стихах: «Я погиб!»
От денег, в течение месяца откладываемых на отдачу долга, нечего не осталось еще до конца июля. Время сна неуклонно исчезало из расписания суток. Среди людей он чувствовал себя оглохшим или простуженным, с трудом различающим слова и лица. Каждый сигнал мобильника врезался в сознание одной ясной мыслью: «Она или нет?» В те дни, когда она не звонила, Юрий не находил себе места и терял счет одинаково медленным и мучительным минутам и часам.
В теме «Любовь» Эдрик наткнулся на пост Клариссы. Она писала:
- Любовь – не вспышка и не сумасшествие. Это только страсть, адреналин. А любовь подразумевает ответственность за другого человека. Иначе это – так, влюбленность. Не более.
Эти слова рассудительной дамы были ответом на прежние высказывания самого Эдрика, потому что взрывом и вспышкой несколькими днями раньше назвал любовь именно он. Процитировав непонравившееся сообщение Клариссы, Эдрик фыркнул.
Сказанное означало, что сама Кларисса любит именно так – с удовольствием оберегая и лелея любимого и во всем помогая ему. Желающих своим примером опровергнуть сказанное не нашлось. Напротив, по всему выходило, что в болталке Сферы собрался народ не только исключительно любвеобильный и многоопытный в любви, но и высокоморальный в личных интимных отношениях, заботливый и чуткий.
Подобно Клариссе, еще несколько человек захотели непременно намекнуть о себе, что им, в силу хороших душевных качеств, удалось пронести, развить, закрепить и приумножить любовное чувство, но Эдрик не обратил на них внимания.
В этом месте к разговору неожиданно присоединилась Гала. Этой дамы подолгу не бывало на форуме, и всегда она появлялась неожиданно, когда о ней уже почти забывали. Входя после долгого отсутствия, она обычно меняла аватар, сохраняя некоторое стилистическое единство с прежним. Эдрик помнил ее в виде песочных часов, просыпающих песчинки вверх, секундной стрелкой на глазном яблоке. Сегодня она предстала золотой жемчужиной в раковине раскрытого хронометра. Одновременно с Галой в тему пришла Гвенхилд. Само собой, Уна Пси уже была здесь.
В разговор вмешался Тетами, недавно еще скучно блуждавший в пустых топиках Брэйна.
Уна Пси промолчала, а Гвенхилд обратилась к Тетами:
Гала вышла в Гостиную и оставила там свое обращение к Эдрику. Сперва она хотела написать ему в личку, но передумала.
Бывало, что Даймонд не появлялся в сети несколько дней, и тогда Евгения не находила себе места. Уставясь взглядом в красный цветок аськи, она повторяла, как заведенная: «Ну, где ты? Где ты?»
«Это зависимость, – поняла она еще в мае. – Надо взяться за ум, так нельзя!»
Но вплоть до приезда в поселок Андрея Сергеевича ей не удавалось справиться с собой. Дважды она смогла запретить себе включать аську в течение целых суток, но последние часы уже давались с большим трудом, только с уговорами, что друг вряд ли ждет ее появления раньше трех часов пополудни. Кое-что важное случилось в середине июня. Он появился сразу с этими словами.
Ей хватило чувства юмора и самообладания.
Она снабдила свой пост хохочущими смайликами.
Евгения вспыхнула и покраснела.
Она снова поставила смеющиеся смайлы.
«Блин!..» Евгения хлопнула себя ладонями по щекам.
У нее помутилось в голове.
Евгения отключила аську, но еще долго не могла сдвинуться с места.
Приехавший через три дня Андрей Сергеевич при знакомстве с ней сказал:
- О такой очаровательной соседке можно было только мечтать.
«Обычный комплимент!» - успокаивала свое некстати разбуженное воображение Евгения. Но к большому зеркалу в прихожей она уже подходила с вопросом в глазах.
Берег Ялты клином мерцал в темноте. Снизу из соседской беседки Алена слышала голоса отца и Евгении Петровны. Говорили тихо, почти шепотом. Алена прислушалась: медлительность слов, долгие паузы – там уже нечто большее, чем просто досуг по-соседски. К тому же они не были на «вы», как считал Юра: иногда обращаясь друг к другу по имени отчеству при посторонних, наедине папа и Евгения переходили на «ты».
В принципе, Алене было все равно, она допускала, что у отца могут быть женщины, и даже наверняка их было много, он интересный мэн. Просто эта часть его жизни никак не афишировалась, Алена тоже никого из них не видела и не знала, секс – не повод для знакомства с каждой лахудрой.
Но у Евгении есть статус, они бывают вместе в гостях, тут перепихнуться по-тихому не выйдет. Вероятнее другое – что такие отношения продолжатся и после возвращения в Москву. Ну и ладно. Кажется, у них обоих хватит ума не жениться, а сам альянс бизнесмена и писательницы… Алена подумала, что осенью можно будет попробовать протолкнуть их фото в каком-нибудь глянце, где дают фоторепортажи о пафосных тусах. Типа: «Писательница Евгения Гранде с другом, бизнесменом Андреем Виноградовым на Дне Рождения NN». А что – нормально.
- …Это всего лишь один из тех стереотипов, которым люди привыкли доверять, и напрасно, - едва слышно говорила Евгения Петровна. – На самом деле мужчины могут дружить только с женщинами. Чаще всего так. С мужчинами мужчины проводят время: выпивают, ходят на рыбалку, на футбол. Или работают. Это приятельство, а не дружба. А говорить по душам о чем-то, что волнует, большинству мужчин удобнее с женщиной, мне кажется.
- Возможно. Наверно, кое-что понимаешь только с возрастом. В таком смысле, пожалуй, моим другом была только жена.
- Повезло. Лучший вариант, по-моему. Возможно даже – единственно правильный. Хотя не могу похвастаться личным опытом по этой части, в моей жизни сложилось иначе.
- Я уже понял. Но странно. Я мало встречал женщин, с которыми было бы так же легко и интересно, как с тобой. Хотя, что я говорю: я вообще не встречал таких женщин.
Евгения ответила не сразу.
- Андрей, в этом комплименте есть опасная двусмысленность.
- Надеюсь. Иногда трудно сказать прямо то, что хочется.
- Пожалуйста, не продолжай. Ты меня смущаешь.
- Как скажешь.
- Ты говорил о проекте…
- А, да. О предложении твоего киевского приятеля. Заманчиво. Я прокатился туда днем, посмотрел.
- Где это?
- За Симеизом. Скальный мыс, территория бывшего заказника. Рядом санаторий МВД. Возможны несколько вилл, не больше десяти, чтобы не стенка к стенке, как здесь. И многоквартиный дом, максимум – четыре этажа. Восемь квартир или семь. Навскидку, продажа остальных вилл, не считая квартир, полностью отобьет затраты, с лихвой. Место шикарное, даже уникальное, без сомнения.
- Но сомнения есть?
- Есть. И серьезные. С проектированием и утверждением проекта строительство займет больше трех лет. Если не все пять, рельеф сложный. Реликтовые деревья, опять же, их нужно сохранить. Политическая ситуация в наших богоспасаемых державах – без комментариев. Между тем, надвигается кризис. Велика вероятность, что рынок недвижимости пострадает и в эксклюзивном секторе. Пока трудно предвидеть все нюансы.
- Я во всем этом плохо разбираюсь, ты знаешь. А вот на следующей неделе приедет… - Евгения понизила голос до шепота, и названную фамилию Алена не расслышала. – С ним бы тебе посоветоваться. Как думаешь?
- А есть возможность? – помедлив, поинтересовался Андрей Сергеевич.
- Да, я с ним немного знакома. Надо только организовать подходящие обстоятельства…
«Супер! – Алена улыбнулась. – Папуля крут, нет слов!»
Чтобы не обнаружить свое присутствие, она зашла в комнату с балкона и оттуда набрала номер Юрия.
- Привет. Можешь приехать сейчас?
- Да. Двадцать минут.
Юра тут же перезвонил приятелю и передал свой заказ, назвав адрес дома, к которому сам только что подъехал. Потом, уже в пути – заказчику: извинился, что-то соврал наобум, и сообщил, что через пять минут подъедет другая машина, вместо него.
По свободной ночной дороге в Никиту он домчался быстро.
- Ты куда это собралась на ночь глядя? – удивился отец.
- В Ялту, погуляю по набережной.
- Когда тебя ждать?
- Не жди, па. Не волнуйся, Юра привезет меня назад, ключ взяла.
Андрей Сергеевич проводил дочь задумчивым взглядом.
«Не бери в голову, - сказала Евгения. – Конечно, ей скучно здесь. Ну, посидела с нами в беседке два вечера, чем тут еще заняться молодой девушке. Юра – более подходящая компания для нее».
Андрей Сергеевич совсем не был уверен, что более подходящая, но промолчал.
- В Ялту? – переспросил Юра, выезжая из поселка.
- Нет, конечно. Здесь есть места, где можно искупаться ночью, и чтоб людей не было?
- Найдем, - кивнул он. – Но не близко, предупреждаю.
- Я не тороплюсь.
Тьма, прорезаемая светом фар, казалась зловещей и мало напоминала приморские курорты, скорее – глухие леса Подмосковья. Ехали долго, около часа. Сначала молча и в тишине, потом Алена включила радио и нашла инструментальную музыку, приглушив звук.
- Какие отношения у тебя с писательшей?
- Нормальные. Хорошие. А что?
- Почему ты с ней на «ты»?
Юра помедлил с ответом.
- Кажется, я этим не злоупотребляю на людях. Странно, что ты слышала. Она сама предложила, почти сразу.
- Тебя это не смущает?
- Уже нет.
- Ты у нее на побегушках?
- Хм. Сказала!
«Язва! – подумал Юрий. – Язва, стерва, но… Как хороша!..»
- Не нравится?
- Нет. Помогать человеку и выполнять некоторые поручения не значит быть на побегушках.
- Ладно-ладно, я пошутила! Писателям положено быть демократичными и пить чай за одним столом с шоферами и министрами.
Юра промолчал.
- Все, проехали, без обид! Ты всегда возишь ее сам, никого не присылаешь вместо себя, да?
- Да.
- Она хорошо платит?
- Какое тебе дело?
- Хочу тебя перекупить, - Алена подмигнула и засмеялась.
«Язва, стерва, издевается, смеется!..»
- Я работаю таксистом, а не «побегушкой». И не продаюсь, Алена Андреевна. Вы меня с кем-то перепутали.
- Я тебя просто дразню. А ты введешься, как ушастый.
- И зачем ты меня дразнишь, интересно? – Юра заметил перемену в ее голосе.
- Прикольно. Я тебе нравлюсь, Юра?
«… !»
- Да. Очень.
По грунтовой дороге они подъехали к ручному шлагбауму между кипарисами, Юрий заглушил мотор.
- Море там, метров пятьдесят. Мне идти с тобой или подождать?
- Конечно, идти со мной!
Подойдя к берегу, Алена разделась совсем, бросив вещи на остывшую гальку, и зашла в воду по лунной дорожке.
Сколько раз уже такое повторялось – тридцать, пятьдесят? Подружки-путанки, постоянные клиентки, Юра привозил сюда всех. Но никогда – никогда! – не делал того, чего они от него ждали.
Юрий на секунду зажмурился, крепко сцепив руки на груди. От напряжения свело зубы и засвербело в позвоночнике между лопатками.
Выйдя из воды по колено, она позвала:
- Иди ко мне!
И все. Он больше не мог терпеть.
РОЖДЕНИЕ ЛОСТРОВА
Как сказал однажды некий старожил форума (и эти слова его были занесены в анналы в соответствующих теме и разделе): «Брэйнец есть адепт умственных воззрений. С восторгом и трепетом следят прочие за волшебным полетом мысли истого брэйнца, готового бесконечно обсуждать что угодно, не приходя ни к какому результату. Рекрутировать брэйнца из числа форумчан невозможно. Он рождается от духа».
Временами в Брэйне затевались и общие беседы, в которые завсегдатаи других частей Сферы заходили поболтать и поделиться своими впечатлениями и наблюдениями. Но в споры тем из Любомудрия они не ввязывались, с удовольствием наблюдая лишь, как иной новичок заскакивал сюда изложить свои взгляды, не подозревая еще, что его ожидает.
Стоило только первому посту такого простодушного явиться взорам почтеннейшей публики, как тут же оный подвергался расчленению на отдельные фразы с въедливыми вопросами по поводу каждой: «Простите, а вот это, собственно, Вы откуда взяли?.. А вот это?.. А это?..»
- Это я так думаю! - гордо отвечал новенький, еще не понимая, куда попал.
- Ух ты ж! - тут же радовался некий готовый зритель, хихикая ехидным смайликом.
- Позвольте, но на основании чего вы думаете так, когда известно… - следовал вопрос, снабженный цитатой, свидетельствующей о совсем обратном.
- Обоснуйте! Не терпится узнать источники такого интересного взгляда! - вступал в разговор другой брэйнец, подмигивая смайликом.
- Наверно, это вид знания типа «нутром чую», - «догадывался» третий.
- Как же, - начинал отбиваться бедняга. - Ведь все знают, что…
- Правда? - искренне удивлялась, к примеру, Гвенхилд. - Представьте, а Декарт (Лобачевский, Хайдеггер, Дерида, Тертуллиан…) считал несколько иначе, а именно – вот так и так.
В подтверждение снова приводились слова названного авторитета.
Вынуждаемый к подкреплению своих слов цитатами, несчастный начинал судорожно биться в поисковиках и вытаскивал на свет божий ссылку на какую-нибудь статью, содержащую подходящий тезис.
- О! Это не статья, а истинное веселье для религиоведа (лингвиста, историка…)! - вступал Тетами или Дон Батон. - Септуагинта, стало быть, древний вариант Ветхого завета, с которого сделан перевод на греческий! Прелестно!..
- Слово «шумерцы» меня сильно впечатлило, признаться!..
- Надо же, оказывается, я пропустил это новое слово в термодинамике (биохимии, археологии)!..
Лафрок не без удовольствия напоминал о пока еще никем не отмененных законах физики, и разве что комментарии Клариссы могли выглядеть почти умиротворяющими на общем фоне. Она обычно произносила нечто значительное, из чего никак нельзя было понять, возражает она чему-то или же, напротив, соглашается.
Уже полностью сбитый с толку новичок начинал нервничать, отбиваясь указаниями на то, что ему казалось здравым смыслом, чем вызывал новую волну аргументов, окончательно изничтожающих основы всего, что прежде он привык считать собственным мировоззрением.
- Что вы, дорогой друг, не волнуйтесь! Видите ли, у нас тут сложилась теплая компания из прогрессистов, мракобесов, снобов и прочих милейших личностей, которые уже довольно много перетерли доводов в подобных дискуссиях. Естественную радость вызывают ваши свежие аргументы, - миролюбиво улыбалась Гвенхилд.
А Тетами завершал, адресуя то ли к беспомощно замолчавшему и вконец растерянному оппоненту, то ли в пространство, что-нибудь вроде:
- Я так и не понял, а что тут вменялось в вину Инквизиции?..
Патрантас сидел на топиках Брэйна сверху в ожидании экшна. Было скучно, и Патрантас лениво размышлял о сладостном чувстве сопричастности к глубинам и вершинам мудрости познания. О самом себе Патрантас знал, что достаточно умен. О других – что если они непонятны ему, значит, что-то скрывают. О, этот гипнотизирующий заговор посвященных, когда тебе не дают догадаться, что главное записано на такой-то странице, а высокомерно намекают, мол, извольте ознакомиться, прежде чем!.. Уж будто бы так необходимо ознакомиться со всем подряд, ведь главное ускользнет без подсказки. А подсказки тут не дадут. Вот, спрашивается, чем нехорош им Патрантас? Тетами игнорит. Батон вежливо отвечает, но, иногда, будто в издевку. А эта, в железных латах – ей вообще не поймешь, что не нравится.
От той же скуки Патрантас отправился рассматривать свой аккаунт: чего бы еще изменить? С утра его аватар был изрыгающим огонь змеем, но что-то настроение поменялось, захотелось чего-нибудь с разлетающимися искрами. И в подписи хочется что-то более эффектное поставить. Нашлась одна подходящая цитата, да целиком не влезла, увы: «Great holy armies shall be gathered and trained to fight all who embrace evil. In the name of the gods, ships shall be built to carry our warriors out amongst the stars and we will spread Origin to all the unbelievers. The power of the Ori will be felt far and wide and the wicked shall be vanquished». («Великие священные армии будут собраны и тренированы для борьбы со всеми, кто принимает зло. Во имя богов, корабли будут построены, чтобы нести наших воинов среди звезд, и мы распространим Происхождение всем неверующим. Сила Орай будет чувствоваться везде, и грешные будут побеждены».)
Сначала хотел разбить пополам и поместить первую половину под аватар. Но жаль пока было удалять оттуда прежнюю, пусть хоть сутки побудет. Тоже ведь неплохо: «Мы падаем из чрева матери в могилу, из одной тьмы в другую, мы почти ничего не помним о первом и ничего не знаем о второй... мы можем только верить». Тем более с ней весьма удачно сочеталась верхняя, под ником и титулами «Император Консорциума», «глас Оракула» и «тайный адепт», из того же Стивена Кинга: «Безумие должно с чего-то начинаться и куда-то приводить. Совсем как дорога. Или пуля, вылетающая из ствола».
Патрантас порылся в кэше, заглянул через него на сайт цитат и через некоторое время извлек оттуда нечто, вроде бы вполне подходящее: «Гроб на лафет! Он ушел в лихой поход. Гроб на лафет! Пушка нехотя ползет. Гроб на лафет! Все мы ляжем тут костьми. Гроб на лафет! И барабан греми!»
Что ж, нормальненько, кажется. Теперь можно было показаться на люди. Хоть и в тот же Брэйн, пусть видят! Но сперва зашел в Почемучку и сказал там глубокомысленно: «Почему, как не глянешь в трей на Каспера – обновляется, и вечно не вовремя?»
В Гостиной Патрантас сразу наткнулся на свеженький пост Астры:
- Народ! Не хотите поиграть в игру? В «затерянный остров»?
Перед Астрой Патрантас робел поболе, чем перед Гвенхилд, что разумно. Тут могущество админа, а не всякая брейнская заумь. Но этим, из Брейна, что ни скажи – смотрят как на дурака. Хуже всего, когда вообще молчат в ответ. Или как этот гад Тетами: «Ах, ну перестаньте, честное слово!..»
Астра – совсем другое дело. Наорать может, в игнор послать, что поначалу очень пугает. Привыкнув, понимаешь, что и пусть себе покрикивает, ничего страшного, она отходчивая. А если уметь вовремя говорить ей что-нибудь приятное, то можно и осторожненько наглеть, сойдет с рук.
- Хотим поиграть! А правила? – заинтересовался тут же Патрантас.
- Значит, Вас там не будет? – поинтересовался Дориан.
- Но ведь я могу полететь туда не админом, - Астра подмигнула.
В разговор, как обычно с налету, ворвалась суетливая Типатак.
В эту самую минуту Патрантас переживал уже творческое воодушевление: вот она, удача! В нужное время, в нужном месте, все сошлось! Пора вставить этой гордячке, Астре понравится!
Увы, но железная колючка ушла в Брейн обсуждать рамочное мышление, не обратив никакого внимания на его слова. Осталась надежда, что промолчавшая Астра заметила и оценила.
Дориан уже знал, что Астра – большая затейница. Ему рассказывали о маскарадах, да он и сам читал веселые архивы маскарадных тем, огорчаясь, что следующего ждать еще долго: уж он постарается удивить всех своей маской! Он успел подумать, что, возможно, целый месяц на Лострове – удачный случай сблизиться с дамой сердца, но стоит ли считать ее слова намеком? Оставит ли она Сферу на второго админа, Эфенди, ради новой игры? И тут произошло событие, которое Дориан не смог не счесть знаменательным.
В строке «последний зарегистрированный» возникла латинская буква «D». Тот, кого он ждал, хотя и не надеялся на скорую встречу, появился в Сфере в эту самую минуту.
- Кого я вижу! - воскликнула Теона. - Здравствуй, Ди! Как я рада! Давненько ты к нам не заглядывал!
Неожиданно в разговор вошла Кларисса.
Желая упредить склоку, в разговор вмешался Дон Батон.
Заметив Уну Пси, Дориан, молча наблюдавший встречу псевдоновичка, спросил ее в личке:
- Кто этот Ди? Ты его знаешь?
- Конечно, - тотчас же пришел ответ. – Он меняет аккаунты, но мы все знаем его уже много лет.
- Это я тоже знаю. Но кто он?
- Не понимаю, о чем ты, - Уна Пси прибавила к этим словам пожимающий плечами смайлик. – Мы называем его «Ди», потому что обычно он появляется в аккаунте, названном именно этой буквой, а потом выбирает себе новое имя. Когда очередной аккаунт уничтожается, в постах снова остается только это «D».
- Ах, это мне тоже известно! Ведь я тысячу раз уже смотрел и читал его старые посты в Творчестве. Понимаешь, я давно ищу одного человека. И вот мне кажется, что этот Ди – он и есть. А вообще, я хотел с тобой посоветоваться. Что ты думаешь об этом Лострове? По-твоему, Ди случайно появился именно сейчас, перед началом этой игры? Не полететь ли нам туда, а?..
У МОРЯ
Евгению Петровну считали дамой аристократичной и утонченной, и в московских издательских кругах ей приписывали родство с ныне уже покойным советским классиком-романистом, всего лишь однофамильцем. Она благоразумно эти слухи никогда не опровергала, но на самом деле не была ни коренной москвичкой, ни чьей-либо протеже или родственницей из числа особ знаменитых и влиятельных. Происхождение ее было самое плебейской. Справедливости ради, нисколько она этого факта не стеснялась, но только не любила свою семью. Так уж вышло.
Папа, с которым она была более всего близка, умер давно. А мама и вся мамина родня слишком явно предпочитали ей младшего брата, который, как это бывает с залюбленными отпрысками, вырос обычным бездельником и алкашом, что, впрочем, на распределении любви между братом и сестрой никак не сказалось. Потому «своими» Евгения Петровна всегда считала только отца и его маму, бабушку Пашу. Тихую старушку, совсем не умевшую даже отдыхать – переставая работать, она сразу засыпала.
Бабушка Паша Женю по имени звала редко – не любила это «хлопчиковое» имя, доставшееся нежданной девочке. Чаще говорила: «диточка». Гладила по голове и проговаривала: «Та ничего, диточка! Красота – на время, а голова – на всю жизнь». Может, потому и тянуло Евгению Петровну всегда из Москвы к морю, чтобы просыпаться как у бабушки в деревне, и каждый день смотреть на широкий белый горизонт, родной и вольный, лишенный стесняющих вертикалей.
Евгения Петровна родилась и выросла у моря. Все ее предки проживали некогда на азовских берегах. Ловили рыбу, выращивали черешню, а также много еще чего, чем щедры в тех краях земля и солнце. Кажется, никогда люди не могли знать здесь голода, урожаи и уловы в некие годы бывали неизобильными от жары и засухи, но уж для прокорма всегда хватало. Вспоминая прежние времена, свое дореволюционное детство, бабушка Паша обычно завершала рассказы мечтательным бормотанием: «Богато жили! Богато, да!..» Куда подевалось это богатство, кому досталось и почему кончилось, она сама себе объяснить не могла.
Бабушка Паша была неродной матерью отца Евгении Петровны. Этот факт в семье давно не был секретом, хотя в документах нигде не значился. По свидетельству о рождении, выписанному в сельсовете, Прасковья Харитоновна Кузнецова, состоявшая в законном браке с Григорием Петровичем Кузнецовым с сентября двадцать пятого года, в тридцать четвертом только году родила единственного сына, названного Петром Григорьевичем.
На самом деле детей у Прасковьи Харитоновны не было. Не было их и ни у одной из двух ее сестер. Такая порча поразила их род: все братья бабушки Паши умерли еще в младенчестве, а выжившие три девицы, выйдя замуж, оказались бесплодными. Поговаривали, что так настигла несчастных кара небесная за самоубийство деда в незапамятные времена. Другие припоминали, что некто из предков бабушки Паши заболел проказой, и в этом тоже усматривали возможную причину.
В деревне семью жалели. Пашу – любили. Жили они с мужем так хорошо, как только пожелать можно. Спиртного Петр Григорьевич не уважал. Хозяин был хороший, на все руки мастер. В рукоприкладстве, или там – матерщине, никогда замечен не был. В работе оба были неутомимые. В такую бы семью – да побольше детей, но не вышло, как назло.
А в тридцать четвертом младший брат Григория Петровича, работавший в городе (он потом погиб на войне), прижил на стороне ребенка. Девушка его была заводской, про семью ее что-то рассказывали нехорошее, потому отец Кузнецовых жениться сыну на ней не позволил. Однако же, взглянув на младенца, названного в его честь Петром, предложил несостоявшейся невестке отдать ребенка. Та плакала, отчаянно и долго. Сперва просила и умоляла. Потом согласилась. На все. Даже на условие деда вообще забыть про мальчика и никогда им не интересоваться.
Хотя какие тут тайны: в тот же день вся деревня знала, что старый Кузнецов велел записать малыша сыном бездетных Григория и Паши. Это, надо сказать, произошло ко всеобщей радости и удовольствию. Решение по справедливости было правильным: Паше достался желанный ребеночек, пацаненку незаконному – мамка с папкой, а девке же и лучше без такого приданого, раз уж нагуляла. Конечно, если впредь дурой не будет.
Паша была счастлива. Сына с первой секунды полюбила до самозабвения, с рук почти не спускала, даже работая, и светилась вся…
Еще рассказывала бабушка Паша маленькой Жене, что в те годы рыбой море прямо кишело, хоть руками вынимай. А старые люди, мол, говорили, что не к добру оно. К войне опять.
Петеньке был седьмой год, когда началась война. Григория призвали еще до первой оккупации, сразу. Перед приходом немцев в сентябре сорок первого Паша взяла сына за руку, собрала еды, сколько было, кое-какие пожитки, и пошла в эвакуацию. Шли долго, почти до вечера. Сынок терпел, но от усталости уже шатался, когда встречные люди сказали, что идти некуда. Немец кругом, город взяли, и теперь аж под Ростовом идут бои. Вернулись. Хорошо, что вовремя, дом еще никто не успел пограбить. Почти до зимы прожили спокойно – деревня стояла чуть в стороне от дорог, на косе. Но к декабрю фронт покатился обратно, да так и не ушел далеко. Деревню освободили, но бомбежки случались почти каждый день, а с марта вообще посыпались сплошным градом. Баб несколько раз мобилизовали рыть окопы. Но летом сорок второго наши снова ушли, и снова пришли немцы. На этот раз – с румынами. Мужчин в деревне совсем не осталось – одни бабы с детьми. Свекра немцы расстреляли. Подвела старого Петра греческая кровь – приняли за цыгана. Коровы колхозные сгорели в телятнике при отходе советов. Деревья в саду побило осколками. Поля погорели.
Паша долго прятала с сенях двух курочек. Завидев немцев, спускала их в погреб. Курочки ослепли и исхудали, нестись перестали совсем, и зимой были съедены.
Вторая оккупация кончилась летом сорок третьего, и еще два года Паша ждала мужа с одним вопросом: что будем делать, как дальше жить? В колхозе работали за «палочки», свои хозяйства стояли в разрухе – одним бабам было все не поднять.
Ей повезло, муж вернулся. Оглядел разрушенное хозяйство и сказал: ничего, мол, жена, все наладим. Еще, мол, и красоту наведем, как у австрияков. Цветы посадим – глаза радовать, и дорожки в саду насыплем из гравия, с поребриком. Сперва крышу подлатал, воронки на участке закопал, убрал мертвые деревья. В огороде посадили, чем разжились.
Тайком, по ночам, мужики наладились ходить в море. Сети прятали, улов увозили в город на базар украдкой, тем летом власть еще сквозь пальцы смотрела на такие вольности. Так, на одной почти бахче и рыбе лето протянули, кое-что продали, купили саженцев. Осенью Григорий посадил два десятка черешен и пятнадцать абрикосов. Еще яблоня «белый налив» сохранилась. Надеялись, что в следующем году станет полегче. Но в сорок шестом случилась засуха. Все начисто выскребя из всех закутков, колхоз с властью едва рассчитался. А потом к ним домой пришел фининспектор и потребовал налоги за деревья.
Что было дальше, бабушка Паша вспоминать не любила.
Два дня муж ходил сам не свой. Вечером срубил при ней все деревца, не обращая никакого внимания на ее крики и слезы. Ужинать отказался. Посидел за столом и сказал только, что пусть Петро идет в ремесленное, а после армии в колхоз не возвращается. И еще добавил, что тулуп его и пиджак можно продать хорошо, Петьке велики, так не ждать же, пока дорастет. Ушел в море ночью и не вернулся. Утонул.
Как и велел отец, Петр закончил сперва ремесленное, после армии – техникум, и осел в городе. Женился, вскорости получил комнату, а потом квартиру. Много раз уговаривал мать переехать к нему. Но бабушка Паша больше чем на «погостить» не соглашалась. Двум хозяйкам, говорила, у одной печки тесно. Да и детям всегда хорошо приехать к бабке «на волю», так зачем, мол, ей, старухе, от земли отрываться и к «скворечнику» привыкать?
Со временем и Петр Григорьевич решил, что так оно и лучше. По крайней мере, пока мать сама в состоянии управляться по хозяйству. Сад он давно восстановил, дом содержал в порядке. Люди дачками крохотными старались обзаводиться, чтобы там – картошку и огурцы на засолку. А тут – такой участок! Абрикосы стали родить, черешня зрела чуть не с кулак. Огород до самой кручи над берегом, сажай, что хочешь. Да и море тут же, никаких курортов не надо.
Вот из этого и состояло все Женино детство: город у моря и деревня на косе, в часе езды от него. И в Москву она впервые попала, когда уже получила аттестат.
ВСЕ, ЧТО НАДО ЗАБЫТЬ
- Катя! – позвала бабушка Паша Женю именем давно покойной золовки.
- Это я, бабушка. Женя, внучка. Петина дочь. Кати нет.
Прасковья Харитоновна посмотрела с недоверием. Потом в глазах мелькнуло узнавание, что-то прояснилось.
- Диточка?.. А какой нынче год?
- Девяносто третий, бабушка.
- А это – когда?
- Это сейчас бабушка. Сегодня. Тысяча девятьсот девяносто третий год.
Прасковья Харитоновна повернула голову на подушке и уставилась в потолок. Она не понимала. «Сейчас» было всегда. Кажется, она раньше точно знала, что нужно сделать с цифрами, обозначающими год, чтобы они стали понятны, чтобы говорили ей о чем-то. Но теперь не могла припомнить, что именно.
- Война кончилась?
- Да, ба, давно.
- А Григорий? – вспомнила Прасковья Харитоновна о муже.
- Его тоже нет, ба.
- Ага, я ж помню.
Взгляд старухи погас и обратился в подушку.
Потом она уже до вечера ничего больше не говорила, как обычно в те дни. И даже не смотрела, хотя глаза иногда были открыты. Через день или два утром она умерла.
Уже много лет прошло со смерти бабушки Паши, и Евгения Петровна стала ловить себя на мысли, что тоже перестает понимать исчезновение умерших близких. В самом деле, почему их нет навсегда – бабушки, отца, тети Кати? Почему этот разговор с бабушкой, один из последних, застрял в ее памяти, когда что-то забылось полностью или вспоминалось лишь фрагментарно? В нем запеклась боль, невысказанная или не понятая. Что-то важное о тайне ухода из жизни, о времени, растущем между живыми и умершими, во что не удалось проникнуть. Или – невозможно проникнуть, а прикосновение к тайне было кажущимся.
Евгению преследовало по жизни одно странное ощущение, с самого детства: вдруг она понимала, что знает нечто. Это «нечто» было из числа основных тайн о жизни, смерти, вселенной и времени. Оно возникало в ее голове само, не как результат раздумий-вопросов, берущих необъемный предмет на ощупь, а в завершенном виде целого и полного ответа. Это знание возможно было принять в себя, но оно превышало способности постижения. В нем содержалось значительно больше того, что разуму посильно освоить полностью. Тогда, жадно поглощая частями, боясь упустить хоть каплю из этой бесконечности, она пыталась переводить немыслимое и невообразимое в слова, и записывать, как получалось. Как удалось уловить. В надежде соединить когда-нибудь потом эти частичные смыслы, хоть некоторые из них.
Так появилась тетрадка. Сначала синяя в линейку, с графическим портретом Зои Космодемьянской на обложке. Потом белая, толстая. Потом такая же толстая, клеенчатая, коричневая. Однажды Женя хотела рассказать папе то, что записала. Папа начал слушать внимательно, но неожиданно засмеялся. Потом поднял брови вверх, немного о чем-то подумал и не очень серьезно произнес: «Это все – философия!» Что означало: все понятно, ерунда.
Позже, несколько лет спустя, вторым человеком, которому Евгения приоткрыла эту свою тайну, стал Игорь.
Он увязался провожать Женю со дня рождения приятеля, где и познакомились – она не возражала. Игорь сильно опоздал, пришел уже к концу застолья, когда включили магнитофон и погасили верхний свет. Просто пригласил танцевать сидевшую в углу девушку, даже не рассмотрел сначала. Потом разговорились. Огляделся: с кем она тут? Оказалось, одна. Зацепила, не хотелось просто так отпускать. Проводил до подъезда и влюбился.
Вот странно, обычно с ним совсем не так происходило: видишь девочку, и она сразу нравится или не нравится. А тут началось из ничего, из вообще никакого впечатления, а через час залило по уши. Так непохожа была симпатичная Женя на других знакомых девушек, как будто инопланетянка из кино в жизни повстречалась.
Парни Женю немножко побаивались. Она сама была в том виновата, хотя вряд ли помнила и понимала причину. Когда-то кто-то вроде пытался за ней поухаживать в компании, но получил позорный отлуп на первой же минуте, отчего всем наперед расхотелось рисковать репутацией. Что она там такого сказала или сделала, вряд ли кто помнил, но вообще многие замечали, что у нее будто на лице написано в ответ на любой заинтересованный мужской взгляд: проходи, мол, тебе тут ловить нечего.
Повстречались бы они с Игорем в других обстоятельствах, скорее всего он тоже услышал бы добрый совет и предупреждение, что эта ненормальная запросто может опустить при всех, наверное, и подходить бы к ней не стал. Но вышло наоборот – его даже зауважали, мол, обломал чувиху, круто.
Через неделю Женя и Игорь были, как водится, сильно увлечены друг другом. Часами они не расставались, поочередно пересказывая все события предыдущих лет жизни. Сначала всякие несерьезные мелочи, потом постепенно такое, что не для всех. Когда оба почти уверились, что нашли друг друга как две половинки среди тысяч чужих людей, Женя решилась и рассказала Игорю про тетрадки, даже дала почитать. Глаза Игоря были полны непритворного восторга, какой у простодушных обитателей крайнего севера мог вызвать внезапно прибившийся к оленьему стаду кенгуру. И хотя непонятное быстро наскучило, тянуло его к Женьке все сильнее. Мысль о неизбежном интимном сближении, к которому как раз пора было приступать, все больше кружила ему голову.
Однажды днем, заскочив домой, Игорь заметил, как его младшая сестра выводит через красную копирку крупные округлые буквы.
- А ну, дай посмотреть!
- Не лезь! – запищала Ирка, прикрывая тетрадь ладонями.
- Чего ты орешь, дура! Триста лет мене нужны твои секреты! Вот это только покажи, что обводишь!
- Аааа!.. - и впрямь заорала та в полный голос. - Иди отсюда!..
- «Танцевать – так королеву, воровать – так миллион», - прочел Игорь, оттолкнув руки сестры. - Ух ты, здорово! Откуда это?
Сестра сразу смолкла и ответила спокойно:
- Из тетрадки Рыдиной, она дала перевести.
- Здорово. Точно про меня! – Игорь на секунду задумался, потом попросил сестру скопировать эти слова для него на отдельный листок и решил: это знак!
Женя, конечно, была заморочная дальше некуда, иногда Игорь от нее прямо таки уставал, как еще в школе от индивидуальных занятий с математичкой. Но, во-первых, Женьку действительно буквально все считали еще и умной, а не просто с приветом, в чем он все больше убеждался, ни разу не столкнувшись с обратным мнением. А во-вторых, в глубине души Игорь был уверен, что любая баба когда-нибудь наговорится и замолчит, не разговаривают же мужики со своими женами о книжках, в самом деле. Вот и выходило по всему, что Женькины закидоны стоило, все же, перетерпеть как временное неудобство. Хотя иногда терпения едва хватало, как с той шуткой про филармонию.
Зато, как он и думал, она оказалась совсем неопытной, и все пошло достаточно легко, с небольшим сопротивлением, нормальным для порядочной девушки. Встречаясь вечером, они сразу шли в беседку детского сада или, если было совсем холодно, на последний этаж соседнего подъезда, где был лишний лестничный пролет – к чердаку – по которому никто не шастал. Через месяц она уже позволяла ощупывать себя всю и, казалось, была совсем готова. Но в этом он ошибся.
Напрасно Игорь рассчитывал на усиление предварительной подготовки ласками, Женя не давала ни в какую. Вместо этого вдруг заявила, что ей вообще неприятно заниматься этим на ступеньках и лавочках, и не лучше ли прекратить пока.
Игорь немного расстроился, но потом решил про себя, что само по себе оно неплохо, что Женька такая чистоплюйка и не может где попало. Вторым этапом стало хождение по хатам, всегда, к сожалению, зависящее от многих обстоятельств. Игорь знал всего две квартиры, всегда открытые для желающих, но, честно говоря, это таки были притоны для шалав. Организовывать вечеринки дома у нормальных людей удавалось лишь по выходным, и то иногда все срывалось в последний момент. Мать одного приятеля всю неделю собиралась к сестре в село, а в пятницу передумала. А в другом случае родители оба неожиданно вернулись раньше: должны были приехать утренним автобусом, а заявились в десятом часу вечера, знакомый на машине подвез. Игорь лез из кожи ради возможности завалиться с Женькой на диван хоть раз в неделю, а то и в две, но до главного так и не доходило.
Между тем, среди друзей, знакомых и родственников Игорь и Женя уже считались парой, то есть, они «встречались», как большинство сверстников, как и все, соответствуя неписаным правилам постепенного перехода повзрослевшего поколения детей в статус новых будущих родителей. Как заведено, наконец, было сделано и принято предложение о браке, подано заявление в ЗАГС и назначен день свадьбы.
Предки не возражали, решение молодых одобрили, разве что Женькина мать чего-то там губы поджимала насчет ее института, на что Игорь коротко и твердо отрезал: «Разберемся с институтом!»
Начались приготовления к свадьбе, и тут Игорь сообразил, что дальше тянуть с этим делом – это уже курам на смех. Он и так-то уже стеснялся признаваться, что до сих пор не спит с Женькой, а теперь, став почти мужем, не собирался, словно лох последний, терпеть такое издевательство. К тому же, после подачи заявления ничто не мешало заявить, мол, мама, ты понимаешь, нам с Женей нужно, в общем, чтоб в пятницу вечером тебя и Ирки дома не было. Мама, разумеется, согласилась, поменяла постель и уехала с дочкой к сестре, заодно сообщить новость о свадьбе.
Игорь как обычно встретил Женю после ее занятий на автобусной остановке и повел к себе. По дороге она рассказывала о коллоквиуме, об изменении расписания со следующей недели, по которому теперь все дни занятия будут заканчиваться в шестом часу, но зато во вторник и четверг начинаются со второй пары, то есть, можно с утра немного отсыпаться.
- Подожди, ты, что, каждый день теперь будешь так поздно возвращаться?
- Угу. Ну, не так уж и поздно, через месяц в это время уже светло будет. А чего, мне так даже удобнее, вечером позаниматься подольше, я вечером лучше соображаю, лишь бы не вставать затемно.
- Тебе, может, и удобнее, а мне это зачем?
- Что тебе зачем? – не поняла Женя, но в это время они уже пришли, Игорь открыл дверь и включил свет. - Ой, темно, а мама и Ира где?
- Поехали в деревню к маминой сестре. Раздевайся, чего стоишь?
Сказанное относилось к расстегнутому пальто, которое Женя не торопилась снимать, оставаясь в коридоре, но прозвучало грубо.
- Игорь, вообще-то, мне домой надо.
- Не выдумывай, проходи давай.
- Нет, мне, правда, надо домой
- Интересно, зачем?
- Я же говорю: курсовая. До понедельника нужно закончить и сдать.
- Успеешь, сегодня только пятница.
- Не успею, если останусь у тебя. Я все рассчитала. Ты же для этого маму с Ирой попросил уехать, чтобы я осталась, да?
- Ух, какая ты догадливая! Разумеется, для чего ж еще! Ты за кого меня держишь вообще, я не понял? Мы почти женаты, а я дрочить должен, да? Или к проституткам бегать?
- Игорь, ты что, с ума сошел, что ли?
- Нет, а как ты хотела? Ты мне жена или кто? Будешь заявляться домой к ночи, чтобы свои курсовые писать? А утром мне на работу к восьми, а ты будешь отсыпаться, да? Здорово придумала, ничего не скажешь! Значит, яичницу я себе буду жарить сам, а вечером заниматься самодеятельностью и кончать в кулак?..
Никогда потом, за все прошедшие годы, Евгения не могла понять, почему не ушла тогда сразу после этих слов? Они были настолько унизительными и пошлыми, что всю жизнь она краснела, вспоминая. Ничего подобного нельзя было бы сказать той Жене, с которой Игорь познакомился меньше года назад. И позже никто бы не посмел. Неужели постепенно, шаг за шагом человека можно довести до всего? До такой степени подчинения чужой воле и потери уважения к себе, что перестаешь замечать?
Но провидение действует по своим законам, ведя к должному даже через обратное.
Женя не ушла. Наоборот, сняла пальто, потом пошла с Игорем в спальню, легла на застеленный мамой диван, дала себя раздеть под ласковое воркование возлюбленного, в котором и отзвука не осталось от только что кипевшего гнева. Все звучавшие слова вызывали в ней отвращение, нужно было их не слушать, чтобы перетерпеть, чтобы быстрее все закончилось, и можно было уйти домой. В этот момент ей вспомнились недавние откровения первой и пока единственной беременной однокурсницы, которой как раз на днях пришлось оформлять академ.
- Вот гадство! – беззлобно, но с досадой жаловалась будущая счастливая мать. - Один раз расслабишься и позволишь, сразу получай, фашист, гранату! Говорила же, залетим!.. Не, бабы, нельзя им давать! «Успею, успею», - фигня все. Вынимание на простыночку – как мертвому горчичники, я вам говорю!
- Как это – не давать? – возразили ей вопросом. - Куда ж ты денешься?
- Куда-куда – известно, куда! В резинку или в рот. От минета детей не бывает, слава богу.
- Фу! – скривилась одна девочка, за что была тут же осмеяна всеми как абсолютно дикая и ничего не понимающая в сексе.
У Жени имелось еще больше причин не желать беременности, чем у любой из сокурсниц, в идеале мечтавших обзавестись бебиком или приличным животом впритык к диплому. К концу второго курса она уже почти пришла к выводу, что инженером-химиком себя не видит, а убежденность в том, что лишнего образования не бывает, постепенно отступала перед истиной не менее значительной: бывает непоправимость упущенного времени. Нет, она не собиралась просто так бросать Хим-Тех, сдавала курсовые, зачеты и готовилась к сессии, не пропадать же даром целому учебному году. Но кое-что уже предприняла втайне от всех, слишком на успех не рассчитывая, и теперь обдумывала всякие альтернативные варианты.
Не так давно, всего-то полгода назад, она собиралась довериться Игорю. Но сначала все как-то не получалось по обстоятельствам, в их встречах и разговорах все меньше и меньше находилось места для ее мыслей. Потом на вопрос о ее тетрадках, давно данных ему для прочтения, он безразлично кивнул: «Ага, все понятно», - и заговорил о чем-то другом. А когда она попросила тетрадки, наконец, вернуть, долго не мог их найти и каждый день забывал поискать. И если бы, потеряв терпение, она сама не проявила инициативу, обратившись за помощью к маме Игоря, то тетрадки, уже связанные в стопочке с другими старыми тетрадями и книжками, ушли бы в макулатуру, собранную для Родины Иркиным классом.
Игорь, к ее удивлению, никакой проблемы в произошедшем вообще не увидел: а что, мол, тебе их жалко? Ну, извини, не знал.
Пока Женя думала обо всем этом – о тетрадках, беременности, институте и своих планах – Игорь завершил мануальную подготовку подруги к введению внутрь, оценил смазку как достаточную и сообщил вслух, что пора.
- Постой! – остановила его Женя, пытаясь освободиться из захвата. - Подожди, Игорь! Нужно надеть презерватив!
У Игоря задвигались скулы, и сквозь сжатые зубы вырвался короткий вздох, похожий на рычание.
- Чего еще?! Где я тебе его возьму сейчас?.. Не бойся, я выну. Туда не буду.
Чувствуя себя виноватой во всем и желая хоть как-то смягчить и поскорее закончить все это, Женя произнесла слова, ставшие потом точкой обратного отсчета.
- Игорь, может, давай я лучше сделаю минет?..
Уже со следующего дня действительность для Евгении на все сто процентов разошлась со здравым смыслом. Отец, сначала категорично заявивший, что его дочь никто никогда не бил и бить не будет, и даже подтвердивший сказанное ударом кулака по столу, уже вечером выпивал с будущим зятем под «мужской разговор», строго поучая и задушевно советуя от щедрот собственного богатого семейного опыта. Игорь произносил невероятно длинные монологи перед родителями, на чем-то настаивая и непрерывно тыча пальцем в Женьку. Она уже слушала пятый повтор о том, чему еще могут научить в институте, и где-то на втором десятке потеряла счет требованию спуститься с неба на землю, для убедительности исполняемому двумя мужскими голосами.
И тут она, наконец, услышала и поняла эти слова, которые сказал Игорь, как бы между прочим, просто продолжая разговаривать при ней с отцом: «Ладно, посмотрим. Поживем – увидим. На следующий год, может, просто запрещу ей ездить в этот институт, и все. Вон, радиотехникум рядом, закончит – и хватит. Сто рублей со средним специальным, нормально для бабы. Что я, больше не заработаю, что ли…» Папа согласно кивал, попросил ее дорезать хлеба. Игорь еще раз произнес «запрещу», она пропустила, что именно.
Да-да! Ведь он уже это говорил! Той ночью, уже довольный и ласковый, после того как кончил в нее, пока она зажимала нос и губу окровавленным платком с тающим снегом из морозилки: «Все, баста! Теперь ты моя жена! И учти, я запрещаю тебе это слово произносить! Чтоб я больше не слышал ничего подобного…»
Женя как будто проснулась только сейчас.
- Как это ты мне запретишь?
- Что? – переспросил Игорь.
- Как ты мне запретишь?
Игорь посмотрел на нее и пожал плечами.
- Обыкновенно. Как муж.
Осоловелое лицо папы невпопад гримасничало подобием улыбки.
- Все хорошо, доченька?
Существенная разница между папой и Игорем состояла в том, что папа никогда бы не ударил и никогда не говорил «баба», только «женщина».
Евгения поняла, что необходимость объясниться с Игорем есть задача с пустым множеством решений. Стало окончательно ясно, что никакие слова не имеют для них двоих общего значения. Будущий муж нисколько не сомневался в бессмысленности любого женского щебетания, а его язык оказался для нее нестерпимо ничтожным и омерзительно пошлым. Потому она долго и сосредоточенно думала, и нашла всего два слова, не допускающие возможности толкований: «Свадьбы не будет». И, предвидя скандал и расспросы, наотрез отказалась что бы то ни было объяснять.
ДОЛЕВОЕ УЧАСТИЕ
В первые дни, пока Женю еще пытались образумить криками и нежеланием принимать всерьез ее идиотское заявление об отмене свадьбы, бабушка Паша молчала. Она вообще только приехала по требованию сына из деревни, посмотрела на все, развернулась и пошла назад на пригородную автобусную станцию. Когда крики и оскорбления сменились уговорами и слезами, Женька сама поехала к бабушке, потому что устала от драматургии еще не завершенного кошмара, требовался отдых.
- Не надумала, диточка? Не пойдешь за того хлопца? – спросила бабушка Паша, когда Женя сказала, что завтра пора возвращаться домой, в институте дела.
- Нет, ба. Не пойду.
- Отец говорит, любилася ты с ним. И что хороший парень.
- Тебе ж не нравился, я помню.
- Та ну, дитё, чего там мне нравиться – не нравиться, такое придумаешь!.. Хлопец, как хлопец. Може, и хороший кому… Не тебе, диточка. Не твой человек, - бабушка задумалась и закачала головой. - Ой, беда ж, беда!.. Это ж тебе, как и Зинке, досталось. Хлопцам доля есть на роду, а бабьей нету.
- Ты о чем, ба?
- Та, про бабушку твою, Зину. Про Петину мамку родную.
- Причем тут она?
- А как же ж, она ж родила, не я. А там бабья доля порченая была, от бабки ее, ведьмы. И мать ее ворожила. Так теперь семь девок без доли. А хлопчикам – ничего. Была б ты хлопчиком лучше, как мать твоя хотела.
- Ба, а у тебя тоже кто-то ведьмой был?
- Нет, ты что, диточка! Не было таких.
- А почему ни у кого детей не было? У тебя и сестер?
- А кто знает. Вроде, у дедушкина отца проказа случилась. Болезнь такая, ее Христос лечил.
- Но у него же родились дети, хоть и проказа?
- Да, народились. А потом проказа случилась, и его забрали. А старые люди говорили – не за него. А за мамы моей родителей, Царствие Небесное…
Бабушка Паша долго молчала, Женька уже хотела переспросить, может, она забыла, что хотела сказать?
- …Деток она много поделала, бабушка моя. А муж ее заставлял.
- Зачем заставлял?
- Не знаю, диточка. Не хотел, значит, деток.
- Ба, а разве другие женщины не делали аборты?
- Бывало, диточка, може, с кем когда. Може, кто и сделал раз, так, чтоб муж не знал. А так – не, не делали. Разве ж легко дитё убить, что ты!
- А бабушка твоя много абортов сделала, не один?
- Много. Десять душ. Прости Господи! – бабушка Паша перекрестилась трижды.
- Ба, но если муж ее заставлял, она-то, значит, не виновата? Получается, это ж не ее, значит, грех, а только его?
- Как же – не ее? Его – свой, ее – свой. Получается, диточка, на обоих грех большой. Вот так на потомство все и перешло, с обоих – никуда ж не денешься.
- Ба, но теперь почти все делают аборты. И что им за это будет?
- Им будет, что Господь рассудит. А детям их и внукам будет, что уже есть.
- А что уже есть?
- Так, то и есть, что доли людям нету.
- Счастья, что ли?
- Нет, диточка, доли.
- А в чем разница? Между долей и счастьем, ба?
- Без счастья живут люди, чего уж. А без доли – что то за жизнь. Да не пытай меня. Ты умная, сама и разбери.
Как обычно, Евгения вышла в сеть около трех часов дня. Ее друг был уже там.
Евгения Петровна не удивилась вопросу, хотя до сих пор ничего подобного они не обсуждали.
Месяц назад Евгения Петровна узнала, что у нее уже есть внук. Даша родила еще зимой, в феврале. Двадцать три года. Зачем поторопилась? Современные девушки гораздо свободнее, чем были их ровесницы в конце 70-х. Впрочем, какая она, Даша? Последний раз дочь гостила у нее летом 2000-го, тогда ей было пятнадцать. Довольно долго гостила, три недели. Гуляли по Москве, в театр ходили. Но серьезных разговоров не было. Не сказать, что Евгения совсем ничего не знала о дочери, но… Как она жила, чем интересовалась, чего хотела – нет, это все было где-то далеко. И вот теперь – внук. Хорошо, конечно. Обязательно нужно будет вытащить Дашу с малышом сюда, в Ялту, как только доктора разрешат: Ростов, Крым – не бог весть какая перемена климата. Но называться бабушкой!..
Да, одиночество, видимо, не скроешь, – подумала Евгения, попутно тут же заметив, что вряд ли представляет себе достаточно хорошо, могла ли на ее месте семейная женщина притвориться одинокой, если, допустим, это для чего-то нужно. На самом деле Евгения Петровна совсем не знала настоящей семейной жизни. Можно сказать, что, не отрицая предположение виртуального друга о давнем разводе, она соврала. Официально Евгения никогда не была замужем.
После расстроенной свадьбы с Игорем и летней сессии Женя перевелась с потерей одного курса в Ростовский Университет на истфак, который окончила в восемьдесят первом. Два года преподавала историю в техникуме, постепенно все больше разочаровываясь в выборе профессии. Подумывала поступить в аспирантуру, надеясь, что занятие наукой сможет ее по-настоящему увлечь.
Почти двухлетнее совместное проживание с Алексеем, отцом ее дочери, завершилось для Евгении состоянием тяжелой депрессии. Леша, прекрасный человек и настоящий друг, на которого во всем можно положиться, вовремя заметил, что проблема принимает чисто медицинский характер, отвез малышку к своим родителям и нашел через знакомых хорошего психиатра. Тот достаточно быстро справился с Женькиной депрессией посредством легкой медикаментозной поддержки и психотерапии. Но, во-первых, справедливость самых серьезных опасений подтвердил сразу, а во-вторых, определившись с диагнозом, сообщил, что, несмотря на ум, характер и прекрасные человеческие качества весьма симпатичной ему пациентки, советует иметь в виду, что семейная жизнь с ней невозможна ни в каком виде.
- Это что же, действительно болезнь? – спросил несостоявшийся муж, который, как и большинство людей, не мог избавиться от подозрений психологии как науки в некоторой надуманности. - Такая же объективная, как раны или заболевания органов?
- Да, совершенно точно, - согласился доктор. – Объективная болезнь, как травма и ее последствия. От вас обоих может зависеть только интенсивность процессов. То, что она с тобой прожила два года, один из которых ушел на беременность, роды и послеродовой период – это просто чудо. Вернее, это значит, что ты идеальный муж. Она ни с кем бы столько не прожила, гарантирую.
- Брось, никакого чуда. Она бы просто не справилась сама ни в последние месяцы, ни, тем более, после рождения Даши.
- Ты не понял. Я не говорю, что от другого она бы ушла и сама справилась. Ее бы уже в живых не было. Наиболее вероятный вариант развития событий в подобных случаях – убийство ребенка и самоубийство в течение первого месяца после родов.
- Это ты не преувеличиваешь, серьезно?
- Абсолютно серьезно.
- Ничего себе… А как-нибудь это может отразиться на дочке? С ней будет то же самое?
- Ты имеешь в виду, не передается ли генетически? Нет, успокойся. Жить с мамой постоянно девочке не стоит, пожалуй. Оптимально – встречаться на нейтральной территории и гостить у мамы не больше недели. И все будет нормально. Это индивидуальная травма, полученная Евгенией лично. Как если бы ногу или руку оторвало, понимаешь?
- Хм. И какую же ей ногу оторвало?
- Обе. Она боится и секса, и семейных отношений. И то, и другое вызывает в ней отвращение.
- Ну, не скажи!
- Поверь мне, ты просто никак не мог этого заметить.
- Как это – не заметить? Ты не понимаешь, все было прекрасно! Да Женька вообще такая женщина, что еще поискать. Ну, устала она, переутомилась, я могу понять. Все наладится, вот увидишь!
- Леша, ты можешь послушать, что я тебе говорю? Остынь. Женя очень хорошая. Умная. И ты отличный мужик. Все было прекрасно между вами, не сомневаюсь. То, что я сейчас скажу, не пойми превратно. Существует подсознание. Мы не знаем, что в нашем подсознании и не виноваты в его содержании. Женя тоже не знает, что в ней есть такая программа. В этой программе секс и семейные отношение являются платой. Обычно – за материальную поддержку. Для Жени – за душевную близость и поддержку. Подожди, это еще не все. Самое плохое не это. Секс вызывает в ней отвращение. Но все свои проблемы она привыкла терпеть молча. Она терпела, пока хватало сил. Они кончились.
После долгого молчания Алексей спросил:
- Это навсегда?
- Не обязательно. Фобии можно корректировать. Может и само пройти лет через двадцать, конечно, если гондурас не беспокоить. Есть кое-какие у меня соображения, я для того тебя и позвал…
Порывшись в Женькиных бумагах, Алексей сам выбрал несколько текстов, отксерил их на работе и отослал бандеролью в Москву.
С сентября 1985 года Женя снова стала студенткой. Потому что еще весной того же года писатель-деревенщик Приветов Иван Тихонович, профессор Литературного института, бегло просматривая скучный абитуриентский самотек, открыл по привычке сразу на четвертой странице (на первых трех и ожидать нечего) рукопись некой Евгении Кузнецовой. Прочел верхние десять строчек и остановился. Вернулся на третью. Потом – на первую, где вместо обычных многословно-робких вступлений и предварительных пояснений начинали плотно укладываться крепкие фразы, настойчиво и быстро возводящие над плоскими буквами ощутимо тревожный и мрачный смысл. В конце первой страницы Иван Тихонович остановился: «Если дальше пойдет похуже, то это не так уж и важно». Он открыл свой блокнот, записал фамилию с титульного листа и поставил карандашом напротив жирный красный «плюс».
- Слышь, тетенька, а ты, оказывается, соображаешь! – Вересанов добродушно улыбался. Такими были сказанные между ними первые слова. Шел октябрь 85-го, середина первого семестра. В этот вторник на семинаре Приветова слушали и обсуждали два коротких рассказа Евгении. Вересанов три часа до перерыва молчал.
- Хамишь? – беспардонный однокурсник Жене не нравился. Тексты его она уже читала, а потому не могла не признаться себе, что талант этого парня слишком очевиден. Но держался Вересанов особняком, подчеркнуто надменно, от предложений отметить вместе что-нибудь в общаге отказывался, при этом дважды уже являлся на занятия пьяный в дым.
- Больше не буду, parole d'honneur, - он продолжал улыбаться до ушей, - Кузнецова! Знаешь, а ты интересно пишешь, оказывается! Я не ожидал. Здорово. Пошли, покурим!..
Он стал называть ее Кузей, реже – Женькой, сообщив попутно, насколько удачным считает ее не совсем женское имя, потому что если бы ее звали Леной или Олей, его бы это ужасно напрягало. Но еще лучше было бы, если бы ее звали Санькой и, кстати, ей имя «Санька» очень подошло бы, но и Женька – тоже приемлемо.
- Кузя, а ты хотела в детстве быть мальчишкой?
- Все женщины одинаково врут, что хотели в детстве быть мальчишками. Нет, я не хотела.
Позже Женя рассказала Вересанову, что как раз хотела быть настоящей девочкой, с именем Лена или Таня, немножко капризной, что получалось только у тех девочек, капризам которых родители охотно потакали. «Ужас», - сказал на это Костя. А в ответ признался, что более всего ценит в Женьке отсутствие вот этих всех прибамбасов, иначе не смог бы с ней дружить, потому что буквально впадает в ступор от всяких «ляль» и «лёль», хлопающих влажными ресницами и рассыпающих по плечам змеиные завитки длинных волос.
Евгения с восьмого класса стриглась коротко или очень коротко. После того, как, перепробовав разные, более женственные варианты причесок, пришла к выводу, что ей все не идет.
Иногда они откровенничали. Нечасто. И только с подачи Вересанова, который любую неожиданную попытку сближения мог счесть агрессией и захлопнуть створки. Более всего Вересанова удивило наличие у Кузи дочери.
- И муж есть? – неприязненно поинтересовался Костя, обдумав неожиданную новость.
- Нет, мужа нет.
- Развелись?
- Не женились.
- Ага, вот это больше на тебя похоже, - он оживился.
- Почему?
- Брр. Не знаю. Как-то трудно тебя представить супругой и мамашей. На кухне, с кастрюлей борща.
- Да, пожалуй. С кастрюлей борща мне тоже трудно.
Больше к этой теме не возвращались. За исключением одного случая на втором курсе, когда Евгения объяснила, зачем ей репетиторство: оставляя некоторую сумму себе на проживание, она ежемесячно отправляла деньги в Ростов. Вересанов молча принял услышанное к сведению, а затем попросил свою маму подыскивать подруге учеников для подготовки к вступительным экзаменам по истории и русскому. На высказанную однажды благодарность за помощь молча кивнул и вдруг заявил:
- Хотя, бред все это, вчерашний день. Не тем занимаешься. Горбатишься за копейки, лучше бы ты написала детектив.
- Детектив? Зачем?
- Есть тема: покетбуки. Главное – укладываться в объем и сроки. Платят прилично.
- Кто платит?
- Кузя, ты как с Марса свалилась. Бросай пудрить мозги своим историческим материализмом, он уже идет в утиль. Издательский кооператив платит.
Начавшиеся в стране перемены Евгения до сих пор оценивала гуманитарно, слово «кооператив» ассоциировалось в ее сознании лишь с ширпотребом невысокого качества, но никак не с вариантом работы для себя.
- Возьмешься?
- Как это? Вот так сразу?
- Можешь не сразу. Хотя долго думать не советую.
- Но… я не умею писать детективы.
- Чушь. Умеешь. Придумай убийство и героев, набросай планчик и пиши как «капусту», полегче.
- Несолидно как-то. Что в Лите скажут?
- Кузя, не прикидывайся дурой, никто тебя не просит подписываться своим именем. Кузьма Ростов – сойдет? Нет, лучше – Кузьма Ростов-Азовский. Во! Самому нравится, с тебя магарыч!
Давно канувший в лету Ростов-Азовский Кузьма Константинович, инкогнито которого никогда не было раскрыто, написал и выпустил в свет с 87-го по 90-й год десять детективных историй про двух друзей, милиционера Родионова и патологоанатома Доставальского. Скоропортящиеся мягкие книжечки, на страницах которых страдали и резвились граждане позднесоветской эпохи, подозрительно напоминавшие героев русской литературной классики (или, как говорил Вересанов, «с элементами постмодернизма»), хорошо раскупались, включая неоднократные доиздания. Стоит признаться, что все без исключения преступные идеи, над распутыванием которых ломали головы бескомпромиссные стражи законности и порядка, зарождались в голове Вересанова, ставшего, таким образом, не только крестным отцом, но и соавтором. Костина беззастенчивая фантазия неожиданно раскрепостила Евгению: тексты пошли легко, словно сами собой, свободные, игривые, совсем не похожие на то, как она писала до сих пор, при изрядном количестве трупов в них ничего не было из ее навязчивых мыслей о жизни и смерти.
Платили, действительно, прилично. Деньги, отсылаемые в Ростов, теперь не просто поддерживали Алексея с Дашей, а обеспечивали ребенку максимально счастливое детство, с куклами Барби и прочей недешевой чепухой. Перестроечная экономика, тем временем, впадала в лихорадку, то и дело создавая ситуации, прежде немыслимые и повторно невоспроизводимые. После получения гонорара за пятую книжку Жене удалось сразу купить себе однокомнатную квартиру в кооперативном панельном доме на Преображенке. Отмечая новоселье вдвоем с Костей, Евгения подняла за него тост рюмкой паленой водки на лимонных корочках:
- Вересанов, это все – благодаря тебе! Ты гений и настоящий друг!
- Вот, - согласился Костя, - правда твоя. Я гений. А ты меня не ценишь.
- Врешь, ценю, еще как! – возразила Женя.
- Сейчас проверим. Есть новость. Мы больше не однокурсники. Я отчислен из Лита.
- Ох! – от неожиданности она чуть не села мимо дивана, пока единственного здесь предмета мебели, не считая печатной машинки. - За что? Когда?
Евгения теперь появлялась на занятиях нечасто, многие институтские события выпадали из ее внимания.
- Ни за что. Я сам. Три недели назад. Уже забрал документы.
- Зачем? Дурак, зачем ты это сделал?
- Ну вот, как я и думал, уже не гений.
- Вересанов, на хрена? Кто тебя просил? Почему не сказал мне раньше?
- Ээээ… Ты бы стала меня отговаривать. Не хотел на это тратить время. Свое и твое. Я уже решил. Так надо.
- Кому?
- Мне. Кузя, ты, как типичная женщина, не можешь оставить незавершенным даже бессмысленное действие. Доучившись до четвертого курса, ты обязательно закончишь все пять и получишь диплом. А мне это не нужно.
- Угу, я заметила, что ты назвал меня типичной женщиной. Если я переспрошу, давно ли ты стал меня такой считать, ты уведешь разговор в сторону. Молодец. Умный.
- Ага. Ты тоже. Заодно доказала, что нетипичная. Кузя, я давно тебя раскусил: чтобы женщина казалась мужчине равной по уму, она должна быть немножко умнее.
- Не поможет. Ты уже испортил мне настроение.
- Чушь. Выкинь из головы, и все. Тебе, кстати, тоже нечего делать в этой богадельне. Кроме корочек и кучи мелких завистников Лит тебе больше ничего не даст.
Отношения Евгении с Вересановым никогда не были ровными. Перепады в основном определялись его настроениями. Годы существования общего тайного детища, Кузьмы Ростова-Азовского, сблизили их более всего. Но уже с седьмого романа Вересанов окончательно потерял интерес к проекту и наглухо погрузился в себя, что, впрочем, было почти нормальным для него состоянием. Именно за это когда-то она назвала его «диким мальчиком», подчеркивая заодно и разницу в возрасте. В такие периоды он казался ей одиноким ребенком, какой, в сущности, была и она, но, в отличие от Вересанова, повзрослела. Реальность была для Кости тяжела, потому что он в нее не верил. Как младенцу представляется, что, плотно закрывая ладонями глаза, он погружает весь мир в кромешную тьму, так и Вересанов обнаруживал в себе самом причины, казалось бы, объективных явлений бытия. И это не приносило ему радости. Иногда он будто бы боялся не то что произнести слово или звук, а даже пошевелиться, опасаясь тем нанести непоправимый ущерб мирозданию. Возможно, кто другой нашел бы все это смешным, но не Евгения. Она понимала.
Первым серьезным испытанием их дружбы стал тот период, когда Костя влюбился. Ревность не при чем, сам выбор Костиного подсознания Евгению удивил. Единственное, что совпало с ее представлением о возможных вариантах – эта красотка, конечно же, носила короткую стрижку. Все остальное ни в какие рамки не укладывалось.
Во-первых, стрижка была не совсем «мальчишеской»: короткое каре с прямой густой челкой ниже линии бровей цвета воронова крыла. Такой же черной тонкой линией Костина дамуазель обводила глаза. Губы, слава богам, не красила. Кроме того, ноги у этого чуда были слегка кривоватыми и, мягко говоря, недлинными, что компенсировалось обязательным высоким каблуком – еще одна примета нарочитой женственности, столь немилой Вересанову. Все остальное вполне соответствовало модельным стандартам: анорексичная худоба, впалые щеки и рельефные ребра на месте груди. Евгения и сама не могла похвастаться формами, но, все же, на месте груди у нее была грудь.
Взгляд Вересанова, неотрывно направленный на эту холеру, сначала показался Жене выражением тихого ужаса. Потом она догадалась, что это любовь.
Костя заболел. Буквально заболел этим чувством: его лихорадило, тошнило и рвало от напряжения, с которым он даже не пытался справиться. При этом «холера» или «скорпион», как называла ее про себя Женя, вообще никак на Вересанова не реагировала. Она совсем ни на что не реагировала, просто существовала без всякого выражения лица. Зачем она вообще встречалась с Вересановым, этого Женя так и не поняла. Поняла, что между ними был секс. Довольно долго, около полугода. Все это время Вересанов и Женя виделись редко и коротко, только по делу. Всегда, заходя к Косте домой, она заставала у него «это чудовище». Но никогда ни о чем не спрашивала и ничего не говорила.
Однажды чудовище исчезло. Костя лежал на диване один и равнодушно смотрел в потолок.
- Мы расстались, - сказал он. - Это был знак: можно выказать свое отношение, если хочется и есть что сказать.
- Ты не расстроен?
- Нет.
- Логично.
- Логично?
- Она глупа, по-моему.
- Наверно. Не важно.
- А что важно?
- Уже ничего.
- А что было важно?
- Все, что было, было важно.
Немного подумав, Женя неуверенно переспросила:
- Секс?
Вересанов посмотрел на нее и тоже задумался. Потом, не отвергая того, о чем был прямой вопрос, произнес:
- Жажда.
Кажется, он хотел что-то еще добавить, но не нашел слова или передумал. Отвернулся и снова уставился в потолок.
Это происходило с Евгенией постепенно, год за годом. Провинциальная девочка с рабочей окраины оказалась восприимчивой ко всему, что не было дано ей с детства. Уже к 25 годам она научилась одеваться со вкусом, пусть и подчеркивающим врожденную, казалось бы, неженственность, но не без шарма, как тогда говорили. После тридцати в ее облике появилась утонченность, движения становились все менее резкими и более грациозными.
Дольше всех изменений этих не замечал Вересанов. Для него Кузя оставалась единственным другом и «своим парнем», даже как бы без реального возраста – рассуждая о приближении к «тридцатнику», он, казалось, начисто забывал, что ей-то как раз уже «за». Мужчин, иногда пытавшихся за Женей поухаживать, Костя воспринимал с юмором: «И этот чудак пытается тебя клеить, как телку! Подсказать ему, что ты – Мастер, а не Маргарита?»
В августе 91-го Вересанов потащил ее на баррикады к Белому Дому, заставив облачиться в камуфляжный комплект с ботинками сорок пятого размера на две пары нитяных носков. («Ну, ладно, ты была права: неизжитый юношеский романтизм. Но нужно же было его изжить, а случай выпал не самый худший».) А после растирал ей грудь и спину водкой у себя дома, ночь выдалась слишком холодной.
При этом он сам же говорил, например, что у нее красивые ноги. Всегда обращал внимание, если она надевала юбку или платье: «О, мы сегодня производим впечатление? На кого, если не секрет?»
Предполагалось, что интимными связями друг друга Женя и Вересанов не интересуются. Хотя на самом деле просто не было никаких связей. У Вересанова их не было почти, за исключением «холеры» и, возможно, еще каких-то случайных, а у Евгении – совсем. Первого и единственного возникшего было реального претендента Вересанов вытравил своим едким сарказмом, помножил на ноль в ее глазах. Он даже не пытался скрывать раздражения. Да, это была ревность. Но, скорее, ревность друга, уязвленного необходимостью признать чьи-то еще права на близость с человеком, которого не хочется ни с кем делить.
Насколько Жене оказалась небезразлична его ревность, этого Вересанов так никогда не понял и не узнал.
- Кузя, я сделал открытие. Все женщины генетически подразделяются на два типа: одни умеют готовить, другие наводить порядок в доме. Эти признаки никогда не совмещаются. Наверно, в первобытных групповых семьях эти две обязанности коллективных жен не пересекались. Те, которые поддерживали чистоту в пещерах, никогда не жарили мамонтов, и наоборот. От кого ты произошла – непонятно.
- От мамонта. Ну, готовить я не умею.
- Ага. Тебе стоит попробовать себя в уборке.
- Кроме талантов домработницы ничего другого не предполагается? А секс, например?
- Нет, почему, другие таланты могут быть, но независимо от этих двух признаков. Чего – секс? Детей рожали и те, и другие, так что… Кстати, тебе не кажется, что на твоем месте любая женщина спросила бы про ум сначала?
- Кажется.
- Ясно, потому ты и не спросила.
- Нет, я просто не подумала.
- А, правильно – у тебя нет этого комплекса. Ну, а секс-то тебе зачем?
- В каком смысле?
- Нет, это я спрашиваю: в каком смысле тебя волнует секс?
- Не секс, а способности.
- Способности? К сексу? Называются «причандалы»? У женщин размер их точно не имеет значения, не волнуйся.
- Я про талант. К сексу.
- Богохульствуешь, чадо! Какой там талант, не царское это дело.
- Вересанов, но ведь бывают женщины, которых хочется всем?
- Всем? Не уверен. Тут чистая химия, Кузя. Как валентность. Женщина может быть обалденной и потрясающей. Но не для меня. Куча мужиков беленеет и не находит себе места, а кому-то пофиг. Вот, мне бы на тебя такую заточку, я был бы счастлив, наверное.
Женя встала с дивана, на котором они лежали вдвоем.
Только что она чувствовала, что хочет, чтобы Вересанов прикоснулся к ее груди или просто обнял.
- Бред, - продолжал он. – Я смотрю на тебя, Кузя… ты же симпатичная, между прочим! И умная. И талантливая. И лучший друг, притом. Но я не хочу тебя как женщину. Почему так?
После этого дня они виделись еще дважды.
«Но я не хочу тебя как женщину… Не хочу тебя как женщину… Не хочу тебя…»
Он ждал ее в день своего рождения, двадцать восьмого ноября девяносто третьего года. И в девяносто четвертом тоже ждал. И в девяносто пятом. Она не пришла.
ЗОЛОТОЙ ОСЁЛ
МЕТАМОРФОЗЫ
Тетами лениво шарился по топикам Сферы в напрасной надежде наткнуться где-нибудь на новенький пост. Вчера Гвен запостила новую тему, были две прекрасные ссылочки, нашлось, на что отвязаться.
- Первый автор – явный дилетант, - сказал Тетами для затравки.
- Не трудись, - ответила Гвен. – Я могу сама постить твои резюме после каждой ссылки.
- Ну, зачем ты так? Хочешь сказать, я неправ?
- Ничего не хочу сказать. Просто заранее знаю, что скажешь ты. Второй вариант: «Статья достаточно безграмотная». Так? Я буду чередовать эти замечания для разнообразия.
Тетами подождал еще немного, он видел, что Гвен готовит новое сообщение, но понял, что разговора сегодня не получится. Дона и Лафрока не было. На Кларисску никакой надежды. Эх, что за скукота! Времена настали – хоть убивай аккаунт. То ли бывало прежде, какие славные баталии разворачивались в Брэйне! Как рубились с той же валькирией часами, любо вспомнить! А нынче… Был бы дружище Пинкляр под рукой, может, сообразил бы, чем Гвен раскачать, это у него иногда премило получается. Секрет Пинкляровского феноменального занудства Тетами давно разгадал, но воспроизвести даже не пытался, тут нужен талант. Хотя сам принцип довольно прост: собственное отношение к предмету разговора нужно как бы оставить за кадром, именно оно делает спорщика уязвимым. А тут важно не дать оппоненту никакой возможности зацепиться. У Гвенхилд бульдожья хватка, но Пинкляр – зеркало, облитое елеем благодушия. Станешь добиваться, в чем состоит его собственное мнение – доведет до нервного срыва. Тетами сам однажды попался на этот крючок, еле соскочил. В тот раз на самом деле уж очень захотелось понять его настоящее отношение. Но так и не удалось. Ни в разговоре, ни даже после, через личку. На прямой вопрос – только между нами, мол, скажи, как ты считаешь? – Пинкляр ответил длинным вялым письмом вполне в духе своих постов. Выходило, что он абсолютно полностью с чем-то согласен, хотя думает, что тут все не так-то просто, и даже вряд ли оно так, а вероятнее, что совсем наоборот, хотя, всяко может быть, но, иди знай, ох-ох-ох…
А как-то раз новичка довел до истерики повторением одного вопроса, как шарманку завел. Тот и так и сяк пытался отвязаться, и шутками, и игнором, но, в конце концов, разразился многоэтажным матом, был тут же забанен и больше на форум не возвращался. Шарманка, шарманка… Да, с ним бывает весело. Насчет затроллить – и просить не надо. Блин, какого дьявола он засунулся на это чертов Лостров пассажиром, как лох?
Тетами еще покружил по топикам молча и оставил только новую миниатюру в Стихотворчестве:
С начала игры в Лостров опустел и Брэйн: Лафрок почти перестал заглядывать, сославшись на занятость, Батон не любил повторения споров по кругу и потому ждал новичков, а Кларисса давно уже избегала столкновений с Гвенхилд, тем более – в отсутствие защитников. Сама же Гвенхилд перешла на автономный режим существования: открывала и постила разные интересующие ее темы по истории и философии. Признаться, ее мало волновало исчезновение большей части болталки, другое дело – Дориан и Эдрик.
Уже который день Гвенхилд обдумывала, обыскивая недавние темы, странный бан Эдрика. Письма Дориана еще более озадачили ее. А не может ли такого быть, что одно с другим как-то связано? Что Астра тут что-то темнит, это ясно. Два дня назад Гвен задала ей прямой вопрос: за что забанен Эдрик? И тут же получила официальное замечание красным шрифтом за обращение к админу не по правилам – фигасе, строгости!
Не на ту напала – Гвенхилд повторила вопрос в личке.
- Обращаюсь по правилам. Хочу знать, где указано, за что и на какой срок забанен Эдрик?
- Отвечаю в соответствии с правилами: 1. Эдрик получил бан на месяц за грубое нарушение правил форума. 2. Админы не обязаны отчитываться перед форумчанами в своих действиях, - ответила Астра.
- Согласно правилам, Эдрик не мог получить «пятый модераториал» (бан на месяц) поскольку у него не было даже второго.
- Еще раз отвечаю тебе, Гвенхилд: Эдрик получил четыре очередных модераториала в течение получаса, за грубое нарушение правил форума и препирательство с администратором.
- Еще раз спрашиваю тебя, Астра: в какой теме, в который день и час конкретно происходил тот разговор, когда Эдрик успел за тридцать минут наболтать себе четыре модераториала подряд? Да и как заработать более высокий бан, будучи уже отключенным на сутки?
- Непосредственно перед объявлением санкции. Я не давала банов последовательно, а посчитала четыре замечания сразу, - был ответ.
- Я посмотрела время вынесения бана. Этого не могло быть. Потому что в это время я была на форуме. А как раз Эдрика не было. И не было никакого разговора между вами, нигде.
- По какому праву ты требуешь от меня отчета, Гвенхилд?
- Я не требую отчета, а спрашиваю. Не имею права спрашивать? Ты меня забанишь за вопросы в личке?
- Игнор!
Что этим кончится, Гвен знала. Зато теперь окончательно ясно, что никакого бана не было. Невозможно, чтобы события, ставшие причиной четырех замечаний, не успел прочесть вообще никто. И никаких следов. Даже намека. Значит, это не бан. Игра?
Нет, не зря ей сразу не понравился этот Лостров! И ведь, действительно, говорила же она Дориану, что напрасно он вбил себе в голову эту глупость про Ди: с чего бы тому засовываться в какой-то закрытый подфорум, он вообще ни в какие игры никогда не играет. Но ведь и Эд не большой охотник до игр. В чем же дело, что происходит?
«Благородство Астры!» Наивный Дориан. Пожалуй, хорошо, что он не нашел способа написать Астре сам. Нет, тут надо действовать иначе. Но сначала подумать хорошенько.
В Болталке Гвен застала диалог Теоны с Парисом: те высчитывали, сколько еще дней осталось до возвращения лостровитян. С недавних пор сюда начали поступать сообщения с Лострова: удаленные оттуда посты в общем порядке попадали в модераторский антиспам. Теона и Смартиночка, первыми заметившие и распознавшие в них способ общения, взялись перетаскивать послания в «Поговорим» с пометкой «бутылочная почта с Лострова».
Лишь первые несколько писем ограничивались приветами друзьям. Из следующих форумчане узнали о призраках Лострова – Бене, Демиурге и прочих. Самые последние письма всем показались немного странными: за непонятными словами терялся общий смысл. Но стоило Парису сказать, мол, что за хрень, я ничего не понимаю, как новое сообщение, доставленное из антиспама, озадачило всех еще больше. В нем содержалась настоятельная и весьма неприязненно выраженная просьба к Парису лично «подбирать выражения, задевающие личные чувства» и приписку постскриптум, что не все разделяют это мнение.
Теона ответила загрустившим смайликом. В это время в теме присутствовало не меньше десяти форумчан. Все читали «бутылочную почту», но никто ни слова не проронил.
- Зачем это? – тут же возникла Астра. – Какое тебе дело до них?
В разговор вмешалась Теона.
Народу, теперь уже в теме, все прибывало. Появились Кларисса с Лафроком и любвеобильная сплетница Терцата, известная пристрастием к уменьшительно-ласкательным суффиксам. Личная переписка Терцаты с форумчанами на два порядка превышала по объему ее же посты в темах, обычно состоявшие из целующихся смайлов и аббревиатуры «ППКС». Последнее время Терцата была в немилости у админши, а потому вела себя тише обычного. Кларисса, напротив, предощущала праздник на своей улице: по неизвестной причине судьба, наконец-то, разворачивалась против ненавистной валькирии, упустить такой шанс и удовольствие было немыслимо.
Пост Терцаты расцвел неподдельной радостью.
Никто, между тем, не обратил внимания на появление новичка по имени Шарман Катрин, которая (который? – пол не был обозначен), не заглянув в другие разделы, прямиком направилась в эту же тему про Лостров, только что открытую Гвенхилд, где после слов Теоны возник ее первый пост.
Пост Шарман Катрин провисел в треде не больше минуты и был удален вторым админом Эфенди, что, разумеется, нисколько не помешало ему молниеносно разойтись по личкам и стать самой горячей новостью дня.
Астра вывесила там же длинное и пафосное обращение к форумчанам, призывающее не поддаваться на провокации негодяйки, которой вечный бан по ай-пи больше никогда не позволит своими ложками помоев отравлять мир и общее дружелюбие Сферы. Вышесказанное тут же было горячо поддержано Клариссой, добавившей от себя, что не только залетным катринам, но и некоторым местным ее идеологическим единомышленникам и приспешникам никогда не удастся очернить то, что является истинной ценностью, а именно – высокую духовность и подлинную чистоту помыслов.
За сим не смогла молчать Терцата, которой как раз не терпелось высказать искреннюю благодарность Сфере, где мудрым и тонким администрированием создана редчайшая творческая и душевная атмосфера. (Обилие целующихся смайлов и букетиков и на этот раз превышало объем текста.) Внутренние и внешние враги всего названного благолепия ею также были гневно обличены.
- Аминь! – подытожил Парис.
- Ой, да ладно вам! – сказала Теона. - А по мне так это просто смешно. Нашли гангрену.
Траектория собственной мысли никогда не была проблемой для Пускиной.
Цепочка «давайте восклицать» на этот раз не состоялась, Неон не догадался рассыпаться в ответных благодарностях, а может, просто не успел.
Разговор целые сутки ходил по кругу, и был прерван только вторым явлением Катрин. Клон снова выложил сообщение в той же теме про лостровитян, созданной Гвенхилд.
С постом клона Катрин повторилась та же история: оригинал был без промедления уничтожен вместе с новым аккаунтом, а копии пошли кочевать по личкам форумчан. Но на этот раз не последовало официальных заявлений. Бессмысленность банов по ай-пи стала очевидной: Катрин пользовалась анонимайзером.
Не лишним будет заметить наперед, что оба выступления тролля остались в виде копий на страницах Лострова, где, за отсутствием модерации, удаление им не грозило.
Центр внимания всей Сферы, между тем, переместился в тему, открытую валькирией. Наблюдателей, как водится, было больше, чем участников разговора. Запрещенная бутылочная почта более не поступала, зато Терцата неизвестно от кого получила по личной связи сообщение с Лострова о том, что все как один лостровитяне смертельно обижены заявлением Гвен в свой адрес. В свою очередь Гвенхилд, свято убежденная в том, что никаких заявлений о лостровитянах никогда не делала, возмутилась поклепом и обвинила Терцату в подковерной возне и сочинении сплетен.
Словно только того и не хватало – град ответных нападок посыпался на Гвен со всех сторон. Негодовали Кларисса, Терцата и Лафрок, чему хотя б находилось разумное объяснение. Их горячо поддерживали «кулинарка» Пускина, Неон и Смартиночка, а также еще несколько персонажей, чьи ники Гвен не смогла бы припомнить даже с трудом. Где и когда валькирия умудрилась им насолить – загадка, но все они будто всю жизнь ждали случая указать на ее грехи, до сих пор сходившие с рук, чему уже пора положить конец.
Появившаяся к середине дня Астра пришла в ужас от нескольких страниц взаимных упреков и претензий.
Тон Теоны без сомнения означал, что настрой у нее боевой, и сказать еще есть что. Последнее обстоятельство отбивало у Астры охоту дальше либеральничать.
С последними словами Астры успел появиться пост Париса.
Гала не удивилась, обнаружив при обновлении страницы глухую стену с сообщением о том, что тема уже недоступна. Наблюдая, как выброшенный народец уныло растекается по другим топикам, Гала поискала в он-лайне Гвенхилд. Валькирия застыла на главной странице, наверное в тоске или в раздумьях.
«Как жаль, - подумала Гала. - Такие как она не сдаются, значит снова травля и казнь, или самосожжение, ах, как это надоело уже. А может?..»
Гвенхилд не двигалась и сосредоточенно молчала. Она искала выход. Возможно, просто неспособна была верить в собственную беспомощность. Гала ощутила тонкую щемящую боль, ту самую, которую некогда путала с нездоровьем сердца, и позвала мысленно того, кто всегда слышал ее: «Иди же сюда! Мне грустно! Помоги, слышишь!»
Придя в себя через некоторое время, Гвенхилд заметила в Гостиной слова Галы: «Отваги и воли недостаточно для победы над властью и хитростью. Но благородство вызывает желание оказать помощь».
Сомнений почти не было. Пост был адресован именно ей.
- Почему ей, а не этой бедняжке Уне Пси в ее бесплодных скитаниях с ослом Дорианом? – спросил Некто Д.
- Ах, оставь! – слегка раздраженно ответила Гала. - Мне известны твои симпатии к бедным сироткам, но ты прекрасно знаешь, что я этого не люблю! Какой смысл помогать слабым? Они все равно проваливаются в бездны неопределенности. Тебя забавляет беспомощная наивность, а мне она не мила. Не люблю пустяки.
- Разве не слаб тот, к кому стремится эта валькирия?
- Мне на него плевать. Я лишь готова дать ему шанс в своих мыслях. Но эта Гвен, она не идет на закланье!
- Ты полагаешь? Мне кажется, она несется к нему стремительнее, чем бабочка на огонь.
- Это другое. Ты не можешь не различать. Она одержима жаждой победы.
- Страсть. Как и все другое, это всего лишь страсть. Валькирия не может существовать без сражений, повод не имеет значения. Как и все форумчане, Гвен не ищет реальности, а бежит от нее.
- Пусть так. Но ее страсть благородна и красива.
- Я вижу.
- Тогда о чем ты пытаешь меня? Ты ей поможешь?
- Конечно, моя богиня. Я только говорю с тобой об этом. Просто говорю. Люблю твои слова, как миллионы секунд прикосновений к тебе, как влажные жемчужины незабытых мелочей и пустяков, презираемых тобой. Как скрытую в твоих неподвижных губах улыбку.
- Я всегда знала, что ты больше любишь золотой песок, чем слитки.
- Я всегда знал, что ты – наоборот.
- Ты улыбаешься?
- Да.
- Я позову Гвенхилд.
После этих слов Гала отправила Гвенхил послание в личку: «Пройди по ссылке!»
- Гала?.. – осторожно позвала Гвенхилд, осмотревшись на мрачной гостевой странице.
- Сожалею, но той, к кому вы обращаетесь, здесь нет, - ответил ей Некто Д.
- Фигасе… А где это я? И кто вы, уважаемый хозяин этого ресурса?
- Бог с вами, дорогая! Я тут гость, как и мы все вообще.
- И, собственно, кто же вы, гость – Некто Д? Почему-то мне кажется, что я вас знаю. Кто вы?
- Я гений.
- Скромно.
- Истина может себе позволить выглядеть нескромной.
- Используйте смайлики, если они здесь есть, плиз! Иначе я могу вас неверно понять.
- Как вам угодно, леди. Но я бы предпочел обойтись веселыми скобками, если вы не возражаете.
- Вы минималист? О кей.
- Ну, я бы не сказал. (Много скобочек
- Угу. Вы оригинал, я поняла.
- Да, так вернее.
- Я могу воображать эти веселые скобочки после каждой вашей фразы?
- Да, несомненно. Хотя, как мне кажется, разговор наш будет вполне серьезным.
- Поняла. Я слушаю.
- Договорились. Но сначала придется мне выслушать вас.
- Аналогично. Типа, согласна. Намекните, хотя бы, о чем?
- Что вы хотите узнать про Лостров?
- Опа… - Гвенхилд подумала, что ей тут понадобился бы смайл с отвалившейся челюстью. - Во как. Удивлена. Что ж, мой добрый незнакомый волшебник, в таком случае формулирую: про Лостров я хочу узнать все!
Гвен слегка робела, обдумывая предстоящее путешествие, которое не обещало быть простым. Некто Д, по всей видимости, и правда гений, дал необходимые инструкции и просил быть предельно внимательной.
«Прежде всего, дорогая Гвен, снимите латы своего аватара, они не понадобятся. Вы должны лишиться облика и стать невидимым червем. Когда мы окажемся в поле самого скрипта, там не будет возможности обмена информацией. Весь путь Вам придется заучить наизусть заранее, чтобы не ошибиться и не заблудиться в безликих по виду строчках текста.
Вы должны выйти в обозначенный мною спрятанный кэш. Запомните пароль и имя, они будут в одной из строчек после слова «червь». Это даст Вам права админа в Сфере. Никаких красивых полей и окон Вы там не увидите. Но нужно будет найти и активизировать паролем строчку, переводящую Вас в скрытый режим. Без этого дальше двигаться нельзя. Сделайте это быстро – я подожду, но не смогу узнать, готовы ли Вы. Главное, не бойтесь, я буду рядом. Из кэша я уже сам проведу Вас невидимкой к надстроенные подфорумам. Сохраняйте молчание, пока я сам не обнаружу ваш аккаунт и не обращусь в личку. Тогда Вы сможете мне ответить и спросить, о чем будет нужно. Но получив от меня команду, немедленно идите на выход, без промедлений и вопросов. Если проникновение останется незамеченным, Вы сможете повторить его, но уже простым способом – через созданный нами аккаунт червя. Удачи, леди! Мы отправляемся ровно в два часа ночи».
Время остановилось для Гвенхилд в начале третьего часа пополуночи и вытянулось в безвидную бесконечность. Космические недра сети объяли ужасом развоплощенную валькирию. Она не устрашилась бы хаоса, но слишком очевидно здесь царил не он. Элементарные частицы символов задавали матрицу бытия, сплетая логикой неведомых законов невидимую отсюда твердь, всякую мыслимую тварность и силы. Здесь обитали те немногие, кому не грозила опасность соскользнуть в небытие черных дыр неупорядоченных полей, чей дух и язык были соприродны смысловому значению знаковых рядов, а бесстрашная валькирия не была из их числа.
Содрогаясь от возможности спутать или забыть любую малость, цена которой была ей известна, Гвенхилд продвигалась по рядам строк на ощупь, с утроенным вниманием вглядываясь в каждую из них. К счастью, она хорошо все запомнила, все ключи подходили к замкам, и все двери открывались, приближая спасительную встречу с Вергилием. Наконец, активизировав найденные пароли, Гвен обнаружила себя в узнаваемом пространстве и поняла, что перед ней – аккаунт червя, в которого она теперь обратилась. Оставалось отключить видимый режим и проверить связь с личкой. Все. Со вздохом облегчения Гвенхилд вышла на поверхность, в скрипт.
Ее взгляду открылась вся Сфера целиком.
За пределами хорошо знакомых форумов обнаружились другие, которых она прежде не видела. Она уже догадалась, что видит модераторский, админку и тот самый Лостров, когда через личку ее окликнули: «Видишь переход в админский раздел? Войди туда через тот же пароль, найди права доступа и там еще раз обозначь скрытость своего аккаунта. Это срочно, не теряй времени!»
- Ди! Это ты! Как же я сразу не догадалась!
Гвенхилд обрадовалась и немного успокоилась, словно превращение могущественного незнакомца в Ди стало добрым знаком или нитью, связующей ее сейчас с прежней собой.
«Да, ведь я теперь не Гвенхилд вовсе! Я просто червь, даже пол у меня другой!»
- Куда теперь? – спросила она невидимого друга в личке.
- На Лостров, разумеется. И поторопись.
Проходя мимо Брейна, Гвенхилд не удержалась и заглянула. Одинокий Лафрок обдумывал там свой ответ ей в теме о пространстве и времени. Валькирия мысленно улыбнулась ему, заметив, что ее присутствие здесь не отразилось никак, даже в виде скрытого гостя: «Как забавно!..»
В Дамском Клубе Базара так же одиноко жаловалась на бессонницу Теона. Впрочем, пожаловаться она успела прежде, а в эту минуту оставляла в треде кулинарши Пускиной рецепт восточного кофе с манго для своей любимой подружки Гаши, по которой скучала.
«Какая она милая! Почему я прежде не замечала ее сердечности? Разве я совсем не ценила доброту? Или просто раньше не думала о ней? Конечно, в Брэйне – борьба самолюбий, а Теона любит других не меньше себя… Ах, что это я! У меня же совсем мало времени!..»
Невидимый, как и валькирия, взгляду грустящей Теоны, Лостров показался неожиданно многолюдным для этого часа ночи. Только вот кроме Гаши и Пинкляра Гвенхилд не смогла никого узнать.
«Глупышка, Команданте Пьянолло Истребитель Багберов, Герцогиня Хрени – кто они? Те самые призраки Лострова? Столько призраков? Не может быть. Многовато. Нет, это они, наши путешественники. Однако, что это с ними?.. Ах да, понятно. Результат игры в смену ников. И как мне теперь разобраться, кто есть кто? Ну, вот этот, Император-Ересиарх, вероятнее всего – Патрантас: кто бы еще додумался напичкать свой аккаунт таким количеством многострочных надписей и подписей. А остальные?.. Так. Нужно послушать, о чем они говорят. В процессе проясниться».
Здесь мы не станем следовать за каждым шагом Гвен, поскольку ей, чтобы узнать обо всем, происходившем на Лострове, пришлось перечитывать все созданные почти за месяц темы, то есть – в некотором смысле вернуться в прошлое, а нам сейчас это ни к чему.
Топик Лострова вызвал у Гвен саркастическую улыбку: ну да, кто бы сомневался! «Ассоциации», «Поговорим», «Что мы ели-пили», «Я хочу», «Я не хочу», «Я люблю», «Я не люблю», … – «болталка» воспроизводит сама себя в любых условиях. «Какие они скучные все же!»
По злословию в свой адрес валькирия легко распознала Сарриту в вампирше с ником «Отстаньте!» По страсти к играм в слова – Самоедова. Чрезмерно болтливая, но вполне «себе на уме» Глупышка, несомненно, была Типатак.
«Вот, интересно, что же здесь делает этот старый дурак Пинкляр? – подумала Гвенхилд. – Нудно резонерствует, как обычно?»
Она заглянула в тему, где именно сейчас шел довольно оживленный разговор.
«Ёлки, да они тут все сбрендили, похоже?» - Гвенхилд снова вернулась в топик и нашла там тему с названием «Хрень», в которой заправляла эта самая Герцогиня. В первых постах там разрабатывался устав «хренового сообщества», целью которого объявлялось ниспровержение Брэйна, хреновую суть которого требовалось проявить и подвергнуть обструкции. Ради народных масс, разумеется, униженных и оскорбленных высокомерными брэйнскими заморочками. Бедняжка Герцогиня изо всех сил старалась занять себя и общество хотя бы такого рода конструктивом и писала длинные посты с явным графоманским закосом под английские романы XIX века.
«Ага, - догадалась Гвенхилд. – Ясно, это наша Интересная! Что тут скажешь? Молодец. Ее не привлекают сплетни. Хоть и хрень, но сочиняет сама».
Разговор в лостровном Поговориме, между тем, продолжался.
Словно подтверждением сказанному прозвучали тут же слова Самоедова.
«Бен. Бен – Эдрик? Надо проверить в других темах!» - Гвенхилд вышла из Поговорима в топик Лострова. Третьим разделом, вероятно, невидимым лостровитянам, как и Карцер, значилась Админка Призраков.
Гвен пробежалась по первым страницам. Астра, иногда в собственном виде, иногда в аккаунте Росабель, совещалась здесь с Беном, Демиургом и Хати. Из чего следовало, что при любом количестве аккаунтов призраков, людей тут было всего четверо.
Ага, вот про Карцер, Дориана и Уну Пси:
«С этим ясно, - подумала Гвен. - Сейчас посмотрим, что здесь говорили во время появления Шарман Катрин». Листая страницы и глядя на даты, она наткнулась на пост Астры.
Довольной улыбочкой Хати обозначил, насколько приятна ему эта мысль.
После этой реплики Бен, видимо, уходил – следующий его пост появился полтора часа спустя.
«Эд!!! Все, никаких сомнений! – прокричала мысленно Гвенхилд. – Это ты, я нашла тебя!»
Личка Бена существовала – понятно, он же не простой лостровитянин.
- Эд, это я, Гвен! Не удивляйся ничему и веди себя спокойно. У меня мало времени.
- О, ужас… Как это? Откуда ты здесь? Гвен?
- Да, да! Это я, не сомневайся! Значит, я была права, бана не было!
- Нет, ты ошибаешься. Бан есть. Я забанен Астрой после того, как прокололся. Я идиот – случайно написал пост в Брэйне, находясь в аккаунте Бена. И сразу стер. Но Астра увидела его в антиспаме и предложила мне забанить аккаунт Эдрика во избежание таких случайностей.
- Предложила? И ты согласился?
- А что мне было делать? Антиспам видят модераторы основных форумов, я чуть не завалил игру.
- Господи, как ты вообще сюда попал? Эд, зачем?!
- Гвен, дорогая, как ты здесь оказалась?
- Эд, я не могу тебе всего объяснить, но раз этот аккаунт Бена позволяет писать посты на общем форуме – вернись туда срочно, Эд, и расскажи все, что здесь происходит!
- Нет. Я дал слово Астре. Я не могу.
- Какое слово ты дал? Ты с самого начала знал, что здесь будет?
- Не знал. Я и теперь всего не знаю. По условию Астры призраки не знают друг друга. Только Астра появляется в админке призраков в своем аккаунте, но в скрытом режиме, чтобы никто на большой земле не видел ее он-лайн. Ее роли – два чудища из Карцера. Мы туда заглядывать не должны.
- Росабель – тоже она. А Демиург – Пинкляр, разве ты не понял? Ты невнимателен.
- Но ведь он же лостровитянин, как он может быть призраком?
- А что мешает?
- По-моему, это как-то непорядочно.
- И больше тебя ничто не смущает? Бедный, ты еще не понял, во что вляпался. Что же должно мешать Пинкляру поступать непорядочно? Не волнуйся, у холуев иной «кодекс чести».
- А кто – Хати?
- Пока не знаю. Есть одно подозрение… Скажи, Астра как-нибудь объяснила исчезновение Дориана и Уны Пси?
- Никак. Разговор был. Но я только понял, что они ушли, чем очень разозлили Астру.
- Дорогой, ты тоже можешь уйти! Зачем тебе оставаться призраком, да еще и навечно? Это уже совсем никакая не игра, а дурной сон.
- Ох, ты же все прочла! Все посты этих уродов. Там о тебе… Гвен, не думай, я никогда!..
- О чем ты? Эд, дорогой, уйди с Лострова! Ты не Дориан – у тебя есть свой аккаунт, да и в этом ты вполне можешь говорить на общем форуме.
- Гвен, я не могу нарушить слово. Я обязан доиграть до конца.
- Ладно. Раз обязан – доигрывай. Одна только просьба: назови себя в день возвращения! Скажи всему форуму, что ты играл роль Бена.
- Зачем?
- Затем, чтобы не оставаться тут тайным опричником навечно. Неужели ты этого хочешь?
- Лучше сделать себя посмешищем?
- Посмешищем? Почему?
- Как ты не понимаешь, стоит им только узнать, что Беном был Эдрик, они поднимут меня на смех. Да-да! Мало того, набросятся на меня, забыв про Астру!
- Какая чушь! Никто не станет на тебя набрасываться и смеяться. Тебя поблагодарят за игру, и все. Скорее даже – наговорят комплиментов.
- Ты не понимаешь, Гвен!
- Нет, это ты не понимаешь! Ты хочешь остаться призраком навсегда и жить с еще двумя мерзавцами в закрытом от всех подфоруме? Неужели не ясно, что Астра делает из тебя холуя, вроде Пинкляра? Как ловко они тебя купила: связать тебя честным словом, доверив пустячную тайну твоему болезненному самолюбию!..
- Нет, Гвен, нет! Я могу доказать, что это не так! Я сам хотел уйти с Лострова, ты наверняка видела эти мои слова!
- Да-да, дорогой, я видела твои слова. Я верю тебе, не сомневайся! Но ты же сам сказал, что останешься до второго Лострова. А если потом она скажет, что таким образом ты снова дал слово? Что тогда?
- Что тогда? Не знаю. Но ведь я действительно согласился!.. Послушай, Гвен! Давай сделаем так: пусть все остается пока, как есть, а потом, когда пройдет время, я скажу Астре, что не хочу участвовать в новом Лострове, а?
- Когда скажешь?
- Потом. Через месяц. Или раньше. Но постепенно. Ладно? Так будет лучше.
- Ах, Эд! Ну что ты говоришь! Кому так будет лучше?
- Всем. Неужели ты хочешь сделать меня мишенью насмешек?
- Эд! Какие насмешки?! Я хочу, чтобы ты поступал как свободный и честный человек. Этот Лостров – грязная игра! Открой глаза, тебя сделали орудием чужих подленьких интересов! Тебе не место здесь, вернись, Эд, умоляю!
- Вернуться? Куда, Гвен?
- На основной форум, разумеется. На БЗ, как вы тут говорите. И в свой аккаунт. Эд, я не так много прошу: просто выйди и назовись! И прошу ради тебя же: сделай это, чтобы остаться самим собой!
- На основной форум? На котором никто даже не заметил моего исчезновения? Туда, где я два года ждал хоть одного слова от тебя? Чтобы снова стать никому не нужным Эдриком? И где я снова обречен молча смотреть, как ты воюешь в Брэйне, понимая, что совсем не интересен тебе? Ты забудешь обо мне на второй день, Гвен. Кто я такой – скучный одинокий призрак. Уж лучше мне им и оставаться! У меня нет твоего ума и твоей смелости, я – никто.
- Не говори так! В первый же день все стали спрашивать, за что забанен Эдрик. Ты интересен, тебя любят, по тебе скучают. Астра стерла эти вопросы, потому ты не видел. Я писала ей в личку, думала, что она просто вышвырнула тебя из Сферы. Я искала тебя, Эд!
- Это правда?
- Конечно!
- Я счастлив это слышать. Хоть только ради этого стоило исчезнуть, чтобы узнать, что я нужен тебе, Гвен. Хорошо, я сделаю, как ты скажешь. Выйду и назовусь. И пусть меня рвут на части, ради тебя я готов на все.
- Да нет же!.. Ох… Ладно. Мне нужно уходить отсюда.
- Уже?
- Да. Послушай еще: тот, кто привел меня сюда, предупредил, что мы должны стереть наш разговор в личке, если он состоится.
- Зачем?
- Чтобы Астра не смогла его прочесть.
- Разве это возможно?
- Конечно, дорогой. Когда ты откажешься от маски Бена, она просто заменит пароль, и вся личка станет ей доступна.
- Та права. Я все сотру. Как только ты уйдешь.
- Сразу! Все до единого слова, входящие и исходящие! До встречи, Эд! Я буду ждать тебя.
Первым делом Гвен написала письмо Эфенди. Уповая на всем известную порядочность второго админа Сферы, она рассказала ему все, что узнала о Лострове.
- …Я знаю, Эфенди, что ты дал слово Астре не заглядывать туда и, без сомнения, сдержал его. Но тебе не кажется, что Астра просто пользуется честностью окружающих? Не знаю, рискнешь ли ты заглянуть в топик Лострова, чтобы проверить мои слова, но я клянусь тебе, что рассказала только правду.
Первый ответ Эфенди состоял из одних эмоций: он негодовал и изумлялся, зачем Астре понадобилась столь странная и этически сомнительная игра. Когда же Гвенхилд перешла к практическим предложениям, возмущение уступило место нерешительному сомнению.
- Думаю, что никому не удастся переубедить ее. Мы ничего не сможем сделать, дорогая Гвен, Астра будет поступать так, как считает нужным. Хочет оставить админку на Лострове – оставит.
- Эфенди, все не так сложно, как тебе кажется. Если призраки раскроются после игры, то вся конспирология Астры пойдет насмарку. Поддержи мое предложение закончить игру снятием масок, этого будет достаточно.
- Конечно, Гвен, я поддержу тебя. Но будет ли этого действительно достаточно? Как заставить призраков раскрыться, если они не пожелают?
- Нет ничего проще: один призрак точно раскроется сам. Если после этого остальные откажутся, их назову я.
- А ты всех знаешь?
- Если честно, пока я не знаю одного. Хати.
- Ну, это не проблема, я слишком хорошо знаю этот ай-пи. Это Тетами.
- Я догадывалась. По некоторым характерным словечкам. Но все же удивлена, признаюсь. Трудно было предположить за нашим архивариусом таланты к лицедейству.
- Как знать, дорогая Гвен, как знать. Люди иногда сами не осознают, на что способны, пока не наденут маски. А кто еще? Предполагаю, что один из оставшихся – Эдрик: я видел, как он случайно выдал себя в самом начале.
- Да. Эдрик, сама Астра и Пинкляр. Разве эти айпи тебе известны хуже?
- Астра – само собой. А насчет Пинкляра – все немножко сложнее. Дело в том, что Пинкляр часто выходит через прокси. Тем более, он двоится: вот сейчас он здесь и как Пинкляр, и как Демиург. А ты уверена, что это он?
- Уверена.
- И что же ты собираешься делать, Гвен? Как ты заставишь их раскрыться?
План Гвенхилд был прост. В день возвращения путешественников, как только Эдрик, как обещал, снимет маску, Эфенди должен в админке намекнуть Астре, что ей имеет смысл сделать то же самое, дабы сохранить лицо. Сама Гвенхилд, а также Парис и Теона, поддержат решение Эдрика, это наверняка. А, кроме того, раскрытия призраков потребуют вернувшиеся в тот же день Дориан и Уна Пси. Скорее всего, к ним присоединится Саррита. Астра не глупа, она поймет, что такая ситуация может угрожать ее авторитету.
- …Тебе нужно будет только чуточку ее подтолкнуть. Понимаешь, в админке, вдали от всех глаз, это сделать легче. Или в личке – ведь ты ее партнер, а не рядовой форумчанин. Главное, чтобы один на один. Ее самолюбие не пострадает.
- Ох, не знаю, не знаю… Как я ей это скажу?
- Осторожно. Просто намекнешь, что теперь ей молчать неловко.
- А если Дориан и Уна Пси не придут?
- Что ты, они оба только и ждут того часа, когда им откроется вход в Сферу!
- Не знаю. Ведь вход в сферу им можно и не открыть. Их же нет сейчас на Лострове, я правильно понял? Вдруг Астра забудет открыть их аккаунты вместе с остальными?
- Вряд ли. Если эти двое не смогут зайти, Астре не избежать куда более неприятных вопросов. К тому же, ты тоже сможешь открыть их аккаунты, не только Астра.
- Еще не известно, что она сочтет более неприятным для себя… А если Эдрик не раскроется?
- Раскроется, обязательно.
- Не уверен, что она послушается моего совета.
- Эфенди, совет, подсказанный аккуратно и вовремя, равен собственной мысли. Ты не торопись. Главное – следи внимательно за ходом событий. Будь готов. В нужный момент я подам тебе знак.
- Хорошо, я, конечно, буду на месте и обещаю внимательно следить за происходящим. Попробуем сделать так, как ты говоришь, Гвен. Посмотрим, может что-нибудь и получится.
- Получится, непременно получится! Утром, перед возвращением, я открою в Брэйне тему об играх.
- Это еще зачем?
- Брэйн любит точность, Эфенди! – улыбнулась Гвенхилд. – Для каждого понятия существуют точные определения и характерные признаки. Что им не соответствует, таковым не является. Понятие «игра» – не исключение. Ты согласен?
- Да, наверное ты права. Что ж, будь по-твоему, Гвен.
Когда до возвращения лостровитян осталось меньше двух суток, Гвенхилд перешла к отсчету часов. Тексты для темы про игры уже были заготовлены, Гвен перечитывала их с удовольствием от проделанной работы: наглядность, аргументация, ссылки – все было великолепно.
Между тем, Дон Батон, на которого не в последнюю очередь были рассчитаны приготовленные материалы об играх, пока ничего не ответил ей на письмо. Эфенди начал проявлять беспокойство, все чаще возникая в личке Гвенхилд с одним и тем же вопросом: что будет, если Астра догадается, что он, Эфенди, заодно с Гвен? Оставалось еще кое-что сделать. Гвен отыскала данную Галой ссылку и зашла на тот же сайт, где разговаривала с тогда еще неузнанным Ди. Строка онлайн отобразила только ее присутствие.
- Ди, ты здесь?
Как она и надеялась, Ди неявно присутствовал.
- Ты узнала все, что хотела, валькирия?
- Да.
- И что теперь?
- Теперь я хочу разрушить Лостров.
- Зачем?
- Мне не нравятся такие игры, которые не заканчиваются. Я написала Эфенди. Он согласен со мной и обещал свою помощь. И Эдрик вернется, чтобы снова стать собой.
- Собой? Разве ты знаешь, кто он на самом деле, Гвен? Игры бывают разными. Некоторые только кажутся жизнью. Чем игра в игре хуже просто игры?
Гвенхилд задумалась.
- Хорошо, пусть ты прав. Но пусть он снова станет тем, кем был прежде. Эдриком.
- Ладно, пусть так. И что ты намерена для этого сделать?
- У меня есть план. Нужно заставить Астру раскрыть призраков. Тогда этот тайный подфорум потеряет для нее смысл.
- Хм, возможно. Но сам подфорум она может сохранить, а призраков найдет себе других.
- В том-то и дело. С новыми призраками Лостров станет почти обычной игрой, а не подобием тайного ордена, который ей нужен. Она не хочет других и новых. Она хочет оставить при себе этих навсегда.
- Понятно.
- Ты поможешь мне, Ди?
- Нет.
Гвен не ожидала такого категоричного отказа. В конце концов, Ди и Гала сами предложили ей помощь – казалось бы, это должно означать хотя бы готовность выступить на ее стороне.
- Не можешь?
- Не хочу.
- Почему?
- Ответ всегда может быть либо слишком коротким, либо слишком длинным. Какой устроит тебя?
- Правдивый. Будь оригинальным, и скажи самую суть, Ди!
- Суть нейтральна и невыразительна. Ты из тех, валькирия, кто способен ее видеть, это обстоятельство отучает задавать вопросы. Открой страницу людских желаний. Там – сахарный сироп и пряный аромат дурмана. Свободы там нет – она неуютна. Истины тоже – она тяжела и режет острыми, как лезвия дамасских мечей, краями. Ты хочешь разрушить один сон ради другого. А какое мне дело до этого, валькирия? Я не стану помогать тебе, Гвен. Но, в отличие от других, не обманываю тебя обещаниями. Имей это в виду. И – удачи тебе! Может, хотя бы она от тебя не отступится.
Получив очередное уведомление о письме, Гвен чуть не завыла: причитания Эфенди уже порядком достали ее. Поколебавшись, не стоит ли плюнуть и не заглядывать в личку вовсе, она все же решила убедиться в авторстве последнего послания на всякий случай.
Концу света она удивилась бы в эту минуту не больше, чем тому, что увидела: письмо было от Астры.
«Гвен, прости меня я за резкость высказываний, и давай помиримся! – писала админша, улыбаясь миролюбивым смайликом. - Я не желаю тебе ничего плохого, но и ты уж обо мне плохо не думай. Что бы ты там себе не придумала на мой счет, поверь, ты ошибаешься».
Перечитывая письмо, Гвенхилд думала над ним больше получаса. На девяносто процентов она была уверена, что правильно понимает цель Астры. Отвечать было нельзя.
Но оставалась надежда, что в словах Астры есть доля искренности. Небольшая, но оставалась. Гвен решилась.
- Астра, ты мне не кажешься ни глупой, ни наивной. Объяви завтра в полдень конец игры, назови тех, кто играл призраков, уничтожь аккаунты их масок, все темы островитян и лостровной админки, и ни у кого не будет поводов думать о тебе плохо. И пусть тебя не волнует, что думаю я. Обо всем, что связано с Лостровом, я забуду навсегда. На резкости я не обижаюсь, Бог с тобой.
- Вот и славно, что не обижаешься. А приказам твоим, извини, я не подчиняюсь и призраков раскрывать не стану.
- Это были советы. Потому что я пока искренне заинтересована в том, чтобы ты сохранила лицо. Ради того, что для меня важнее любых личных амбиций. Призраки будут раскрыты в любом случае. Эдрик объявится сам. Если остальные не последуют его примеру, их назову я.
- А не боишься ошибиться?
- Нет. Не боюсь. Пусть ты сейчас пытаешься играть со мной, Астра, я скажу тебе правду: да, я знаю всех призраков. Об Эдрике я догадалась сама. Из тех, кто помогал мне узнать остальных, я могу назвать только Дориана, он подробно описал мне свое пребывание на Лострове и не просил скрывать это от тебя. Я соглашусь, что ты пыталась сделать просто интересную игру, сама не зная, чем это может обернуться. Но теперь посмотри на то, что получилось, и не ври себе. Сотри тексты форумчан, как только они покинут Лостров, и убей тайных опричников. Не может на этом держаться авторитет админа. Если не поймешь это сейчас – потом все равно пожалеешь. Выйди из ситуации красиво, способ есть. И пусть потом будет веселый Маскарад. Всем на радость.
- Может, ты мне все-таки расскажешь, ЧТО, по-твоему, получилось?
- Извини, а тебе самой как кажется? Я уже сказала, что у меня нет ни малейшего шанса верить в твою глупость. Игра заканчивается завтра? В полдень? Значит, из игры должны выйти все ее участники. Маски снимаются. Потому что тайна масок – часть игры. А за ее пределами игровой мотивации их инкогнито быть не может. Есть другая цель этого инкогнито? Поверь, это только так кажется сейчас, что все лостровитяне навсегда довольны и счастливы. Пройдет очень немного времени, но они обязательно зададут этот вопрос хотя бы себе: почему там, в распоряжении неизвестных мне призраков, остались всякие мои неосторожные слова? Кто эти люди, которые за мной наблюдали тайно? И главное – почему их продолжает скрывать Астра? Разве ты хочешь этого, скажи?
- Суть игры другая. И логика моя тоже. Ты чернишь меня и мою игру. Но это только твои мысли. А у меня таких нет. Никто и никогда не станет пользоваться никакими словами, сказанными на Лострове. Потому что мы, призраки и я, так договорились. Я не знаю, почему тебе так трудно это понять. Это первое. Второе: там ничего такого не было, из-за чего бы в принципе стоило волноваться. Там нет ничего, что можно использовать против людей. Страсти вокруг Лострова нагнетаются тобой. И только! Зачем ты это делаешь? Пожалуйста, не стоит меня обижать подозрениями, что я с тобой сейчас играю. Ты, Гвен, слишком серьезна для игр.
- Стоп! Это ложь, ты отлично знаешь! Страсти вокруг Лострова нагнетаются мной, Астра? Ты сама в это веришь? Я всего лишь спрашивала об Эдрике. Но ты меня обманула. А потом превратила простой разговор о Лострове в склоку и обвинила во всем меня. И там точно есть, что использовать против людей, раз ты можешь припугнуть этим Сарриту. Разве не так?
- Вот как? А ведь это шантаж! Значит, ты пишешь форумчанам письма обо мне и настраиваешь их против меня. А теперь еще оказывается, что ты знаешь содержание моих личных разговоров! Я разберусь, кто дал тебе информацию. А на сегодня с меня хватит твоих подлых фантазий и подозрений. Берегись, Гвенхилд, я смогу защитить от тебя свой форум и его обитателей. Смотри, я тебя предупредила!
Еще до получения последнего ответа Астры Гвен поняла, что проиграла. Астра выведала у нее то, что хотела, мизерная надежда на искренность не оправдалась, как и следовало ожидать. В этот момент пришло еще одно письмо от Эфенди.
- Гвен, как ты собираешься добиться снятия масок призраков? – снова допытывался он. – А если она спросит, как ты узнала про Тетами? Да и про остальных? Что ты скажешь? Гвен, она на это не пойдет, у тебя ничего не получится.
Гвенхилд очень захотелось ответить Эфенди на это, что рассуждать о возможности победы одного воина в поле, самому зарываясь, тем временем, в окопчике подальше – не самая мужская позиция. Что если на этом форуме нет мужчин, то это не значит, что она отступит, потому что она вообще не отступает никогда. Что он, всеми уважаемый второй админ Эфенди, лишая ее своей поддержки в поединке с другим админом, все равно что оставляет человека против танка даже без единой гранаты. Что даже валькирия может не победить, но только в том случае, если погибнет, хоть и виртуально, за что ему обязательно будет стыдно потом. Что она при этом его не выдаст, тем не менее, можно перестать дрожать, наконец.
Но она только сказала: «Иди спать, Эфенди. Не мешай мне».
ПОСЛЕДНЕЕ ЯВЛЕНИЕ КАТРИН
Новичок по имени Катенька-Облигация зарегистрировался утром в день ожидаемого возвращения лостровитян.
«Новое форумное обозрение с Шарман Катрин», - так назывался последний пост, разделивший судьбу прежних выступлений тролля.
Последнее и, по мнению многих, самое талантливое выступление Катрин, все же, не вызвало столь же бурных обсуждений. Астра уничтожила этот пост без сопроводительных комментариев. Зато в Брэйне, в новой теме «Человек играющий», сразу после материалов, выложенных Гвенхилд, первыми появились именно ее слова: «Сволочная тема!» И дальше время пошло в молчании – форум ждал часа воссоединения.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
К полудню в Болталке стало тесно, все ждали. Наконец, в верхней строке появились причудливые ники вернувшихся лостровитян: Команданте Пьянолло Истребитель Багберов, Отстаньте и прочие, уже известные Гвенхилд. Встречающие молчали в смятении, тщась угадать, кто есть кто. Первой обнаружила себя Глупышка, которой более всех не терпелось вернуть себе привычное имя и облик.
- Привет!!!!
- Как я рада!! Все вернулись?
- Опоздала на встречу. Друзья, как погудели?
Страница зарябила смайликами, букетами, поцелуями и частоколами восклицательных знаков. Посты Терцаты превратились в сверкающие клумбы.
- Гляньте в мою подпись! Задержались бы еще на недельку – и здравствуй, шизофрения пополам с белой горячкой! Да, чуть не забыл, я почти все тот же ваш Самоедов. Уже спешу в аккаунт возвращать себе свое имя.
- Привет всем! На Лострове хорошо, а дома – лучше!
Гаша сделала вид, что не заметила слов Теоны.
Что Терцату, как и Клариссу, Лостров интересует в последнюю очередь, было очевидно даже Патрантасу.
Между тем, вытерпевшие скуку заточения на Лострове только сейчас, наконец, получали настоящее удовольствие. Не сговариваясь, словно по подсказке Демиурга, лостровитяне принялись творить таинственную легенду «самого удивительного приключения» и тут же сами поверили в нее.
Эдрик должен был вот-вот появиться, но его все не было. Гвен подумала, что, возможно, он ждет от нее какого-то сигнала, или хотя бы свидетельства того, что она здесь.
Сигнал Гвенхилд дошел до Астры значительно быстрее, чем до Эдрика. Валькирия поняла, что снова совершила ошибку: без Эдрика ее слова обратились фальстартом.
После этих слов, наконец, появился тот, кого ждала Гвенхилд.
Не таких слов ждала Гвенхилд.
Ответа не было, Эдрик исчез. Между тем, онлайн Гвен видела Эфенди, но так и не могла понять, сделал ли он то, что обещал, после ее сигнала в личку. Трижды она уже спрашивала его: «Как дела?» Эфенди продолжал молчать.
После слов Клариссы Лафрок написал: «Поддерживаю вопрос», а Терцата и Пускина поставили по «ППКСу».
«Эфенди, ты открыл доступ на форум Дориану и Уне?» - спрашивала Гвен в личке. Ответа не было.
Дон Батон, до сих пор наблюдавший за разговором молча, как Эфенди, наконец подал голос.
«Наконец-то!» - сказала Гаша.
Форум замер. Ник Гвенхилд исчез из строки онлайн.
Первой очнулась Саррита.
Аватар Сарриты исчез, и под ее именем осталось только одно слово «гость».
На самом деле в теме еще оставались Кларисса, Терцата и Эфенди. Остальные ушли.
На странице возник смешной рыжий осел со знакомым именем.
И только в эту минуту обнаружил свое присутствие Эфенди.
ОТЦЫ И ДЕТИ
Последние недели поведение Юрия начало раздражать Евгению. Он стал постоянно опаздывать, оправдываясь всякими непредвиденными обстоятельствами, забывал о ее просьбах купить по пути что-либо из хозяйственных мелочей или продуктов. Что-то изменилось в их, казалось бы, удобно сложившихся отношениях. Юра больше не звонил ей по утрам с вопросом, понадобится ли сегодня его помощь, а, подвозя ее домой, тут же уезжал, отказываясь от кофе или ужина. Только дважды на прошлой неделе вечером задерживался в беседке за разговором, хотя недавно еще просиживал тут часами, вызывая недоуменные взгляды обитателей поселка: по нынешним нравам все возможно, мол, как знать.
Поначалу Евгения не связывала произошедшие перемены с появлением Алены. Более того, ее отношение к этому парню настолько определилось за три месяца, что она даже первое время не придавала значения странной необязательности: сердилась, потом журила и охотно прощала. Что делать, у мальчика и в самом деле совсем непростые обстоятельства жизни, а возникшая между ними доверительность как бы обязывала ее это учитывать. Конечно, он старается успеть больше, чем может, ведь июль и первая половина августа самый горячий сезон на ЮБК, дальше будет спад, а его теперь еще и тяготит долг.
Несколько дней назад она, вроде бы, нашла для себя объяснение: все дело в этом долге! Вбив себе в голову, что он обязан вернуть ей деньги к началу сентября, как пообещал, Юрочка просто загрузил себя работой сверх меры, бедный мальчик. Но ведь Евгения не брала с него никакого слова о сроках, наоборот, сразу предложила вообще забыть о долге сейчас и отложить до следующего лета. Теперь же, когда его чрезмерная занятость стала оборачиваться неудобством для нее, логичнее всего было бы вернуться к разговору и расставить точки над «i». Назначить срок возвращения долга на следующий июль и попросить сбавить обороты, чтобы не создавать друг другу лишних проблем. В конце концов, она хотела своим предложением облегчить Юре жизнь, в том числе, а не превратить ее в круглосуточную пытку без отдыха и маленьких радостей, вроде их разговоров в беседке по вечерам. С этой мыслью Евгения позвонила Юрочке и попросила его приехать вечером, около восьми.
- Куда поедем? – поинтересовался он.
- Нет, не поедем никуда. Нужно поговорить.
- Понял. Женя, мне нужно обязательно успеть к восьми? Или с восьми до девяти тоже годится?
- Годится. Гостей и соседей не будет, сможем поговорить и позже. Освободишься и подъезжай.
Довольная своими выводами и принятым решением, Евгения села работать. Благо, в ее распоряжении было несколько часов полного уединения – Андрей Сергеевич на сутки улетел по делам в Москву, а Алена проводила вечера в Ялте.
К десяти она занервничала, с досадой отмечая уже третью машину, проезжающую мимо ее палисадника. В пол-одиннадцатого позвонила Юрию, но длинные гудки, не дождавшись ответа, оборвались тишиной. Она повторила звонок еще через четверть часа – абонент на этот раз находился вне связи.
«Может, с ним что-то случилось? - неуверенно подумала Евгения. - Но что? Что может случиться с человеком, чтобы он не смог позвонить или взять трубку?» Ответ, что называется, напрашивался. Но волнение нарастало и мешало думать.
Походив бесцельно по гостиной, Евгения заварила себе чай, снова села за компьютер и включила аську.
На ее удивление Diamond был в сети.
Странный разговор расстроил окончательно. Евгения выключила свет в беседке, ноутбук тоже, и решила попытаться заснуть, уповая на народную мудрость про утро и вечер. Юрий позвонил после полуночи.
- Ты еще не спишь? Евгения, прости, я не смог сегодня.
- И позвонить тоже?
- Да, не было связи.
- Юра, я тебя умоляю, избавь меня от выслушивания оправданий в середине ночи.
- Завтра с одиннадцати до двенадцати буду у тебя, честное слово.
Евгения отключила телефон. Минут пять назад она слышала, как пришла домой Алена. Пришла! Значит, вышла из такси перед воротами поселка. Позавчера днем, когда Юрий опоздал на полтора часа, тоже: Евгения тогда еще спросила, не гуляла ли она по Саду. Нет, была в Ялте. Алена не могла приехать на автобусе.
«Фиговая я детективщица, точно, - подумала Евгения. – С такой-то наблюдательностью и дедукцией лучше стряпать любовные сопли для пэтэушниц».
Юрий появился только к вечеру следующего дня. Разговора уже все равно бы не вышло, да она и не знала, что теперь говорить ему. Еще трое суток ей понадобилось, чтобы понять: все, поезд ушел, исправить ничего нельзя.
- Алена, доченька, ты спишь? Я хотел с тобой поговорить.
Андрей Сергеевич с трудом дождался начала одиннадцатого часа и заглянул в спальню дочери.
- Мммм… Который час? Па, ну ты че?..
- Аленка, мне нужно уехать…
- Угу, минуточку, сейчас встану. Что за срочность? – она показала знаком, чтобы отец отвернулся и дал ей возможность надеть халатик.
Андрей Сергеевич вышел на балкон, но оттуда говорить не стал, и продолжил, только вернувшись в комнату:
- Доченька, ты знаешь, я не вмешиваюсь в твои личные дела, но сейчас мне кажется, что ты совершаешь серьезную ошибку.
- Да? – Алена потянулась в проеме балконной двери и прошла в ванную чистить зубы.
- Ты меня слушаешь?
- Угу.
- Этот таксист, Юра… Алена, я не думаю, что этот молодой человек тебе подходит.
- Как таксист? Па, я тебя не понимаю.
- Аленка… Извини, я видел…
- Папуля, ты о чем? Я схожу, окунусь, ага? – она посмотрела за окно на глянцевую гладь моря.
- Подожди. Дай мне сказать. Я видел, как он выходил ночью. Машину, наверно, оставил за воротами…
- Па, ты что, следишь за мной?
- Что ты, это случайно! – нелепое предложение смутило Андрея Сергеевича. - Я спустился на кухню взять воду, но свет не включал… Он меня не заметил.
- Да? Ну, вот и славно.
- Алена!..
- Папуля, ну перестань! Я же не спрашиваю тебя, где ты был позавчера с Евгенией, хотя точно знаю, что вас не было до утра. Давай не будем!
- О, господи… При чем тут я с Евгенией? Доча, мне неловко об этом с тобой говорить, но я же твой отец, в конце концов! Я обязан тебя предостеречь… Уф…
- Не волнуйся, я тебя слушаю. Только, если ты не против, пойдем вниз, я бы пока выпила свой кефир, - Алена вышла из комнаты.
- Понимаешь, тебе сейчас может казаться, - продолжал отец, следуя за ней, - что чувства важнее всего. Ничего не имею против чувств, но должен тебе сказать, что это не совсем так. Это обычная ошибка молодости. Юрий, наверно, хороший парень, допускаю. Но попробуй представить его в Москве, в кругу своих друзей. Кто он? Нет, я хочу сказать, кем он будет там? Пойдет работать таксистом? Ну, ладно, на ваших тусовках в ночных клубах я его еще могу себе вообразить. А в гостях с тобой у кого-нибудь? Нет, даже не в этом дело. Понимаешь, это банально прозвучит, но он тебе совсем не пара. У вас нет ничего общего. Через месяц выясниться, что вам с ним не о чем говорить. А если будет ребенок?..
Андрей Сергеевич замолчал, уже отчетливо чувствуя, что произносимые слова все заметнее расходятся с мыслями. Однако. Ведь казалось, что он достаточно хорошо представлял себе, что хочет сказать, а выходила какая-то чушь.
Алена смотрела на отца удивленно и с интересом.
- Фантастика. Я в шоке. Папа, ты любовных романов начитался? Или это была брошюрка по половому воспитанию?
- Да, дурацкий какой-то получился разговор, - неуверенно пробормотал Андрей Сергеевич.
- Не то слово.
Взгляд Алены сейчас был серьезным. Почти никогда ее глаза не бывали такими, или он не замечал. И это были его глаза, не покойной жены, как ему всегда казалось.
Вот оно что! Оказывается, его маленькая очаровательная дочь – совсем взрослая женщина. И достаточно опытная. Она красива и соблазнительна своей беззащитностью, кажется, даже более, чем ее мать, в двадцать четыре года покрасневшая бы даже от слов «курортный роман». Но это видимость. В ней нет никакой слабости и наивности, это его дочь. Значит, никаких случайных детей. Никаких чувств. То есть, все нормально?..
- Все нормально, па. Успокойся, - словно бы ответила она его мыслям. – Давай не будем об этом, ладно? Забудь.
Глаза Алены снова оттаяли, заполнив взгляд все тем же сладким лукавством, способным сводить с ума.
- Я вот тоже не понимаю, кстати, чем тебя привлекает наша соседка? Нет, я не внешность имею в виду – тут все ясно. Миниатюрная, изящная. Но тебе же никогда не нравились самостоятельные женщины, разве нет? Не твой профиль, по-моему.
Андрей Сергеевич слабо улыбнулся.
- Меняемся ролями?
- Что ты, папулечка! Я как раз одобряю. Телки и клуши – отстой. Это у вас поколенческое. Но ты же у меня современный мэн, а Евгения – тетка селф мэйд, что надо.
- Хм. Кстати, не так уж она самостоятельна. Готовить совсем не умеет.
- Само собой. Кухарки не пишут романов, это заблуждение. К тому же, некоторая беспомощность в быту – это даже мило. Ты с удовольствием научишь ее готовить плов и управлять домработницей.
- Уже, - Андрею Сергеевичу становилось все легче на душе.
- Уже? И тому и другому?
- Нет, пока только плов готовить. Домработницы тут бестолковые. Следующим летом нужно будет привезти из Москвы, я уже все продумал.
- Супер! – Алена чмокнула отца в щеку. – Да, и насчет следующего лета. И всех прочих следующих лет. Что ты решил с этим проектом?
- Ты о строительстве поселка? Я еще не принял окончательного решения, но думаю, что оно будет отрицательным.
- Вот как, - Алена присела за стол.
- Да. Перспективы таковы, что долгосрочных вложений сейчас делать не стоит. Начался кризис. И он будет долгим. Рынок недвижимости упадет без всяких сомнений. Нужно подождать года три и… Возможно, не знаю, как ты на это посмотришь, тут приезжал один человек, Евгения Петровна нас познакомила… В общем, есть другое предложение. С его полной реализацией тоже придется повременить, по тем же причинам, думаю, года два. Сейчас нужно будет только купить участок под строительство. То есть, войти в число пайщиков.
- Где?
- Не здесь. В Италии. Южнее Неаполя. Я займусь этим в сентябре. Слетаю туда на недельку.
- Я больше люблю Рим, ты знаешь. Но неплохая идея. Насколько это реально?
- Трудно пока оценить. Пока скажу так: вполне реально. Если место и условия понравятся, тогда можно будет оценивать риски и все прочее. Тебя что-то смущает?
Алена замялась.
- Па, видишь ли… Я, конечно, поторопилась и, не посоветовавшись с тобой… В общем, я думала, мы тут зависаем надолго, на ЮБК… Па, я пообещала Юрию, что ты наймешь его. Шофером, разумеется. Ну и вообще. Блин. Да. Это я сглупила.
- Хм, - Андрей Сергеевич задумался. – Что значит – «пообещала»? Ты оговаривала какие-то условия?
- Не имеет смысла. Он согласится на любые.
- Однако. Алена, честно говоря, я бы не предлагал ему никаких условий, учитывая что…
- Не нужно ничего учитывать, смотри проще. Юрий отлично понимает, что постоянная ежемесячная зарплата в его условиях тут – большой плюс. Любая, заметь. Поскольку в его распоряжении еще остается много свободного времени для дополнительных заработков. А нам, сам понимаешь, удобно иметь тут такого человека как он для всяких поручений. Но теперь ситуация меняется. Даже не знаю. Думаешь, не стоит?
- Ну, не так уж она меняется. Не сегодня, по крайней мере. В ближайшие три года нам с тобой светит только этот «Сон у моря». Так что, на этот срок – имеет смысл. Хотя без строительства я, конечно, не буду сюда летать в течение года, в этом разница, существенная. Но ты чего-то еще недоговариваешь?
- Да. То есть, я просто не успела сказать. Папа, с завтрашнего дня он увольняется из своего «Юг-Транса». Он больше не таксист, а наш шофер. Извини. Мне, конечно, стоило с тобой обговорить все это сначала.
Удивленный прагматичностью дочери Андрей Сергеевич готов был закрыть глаза на этот ее небольшой промах. Но его беспокоило другое: непривычное и непонятное смешивание личных отношений с деловыми. Алену, очевидно, совсем не смущало, что обслуживать и выполнять ее поручения на условиях оплаты будет интимный друг, или как это там теперь у них называется. Почему? Что могло так сильно измениться в отношениях между мужчинами и женщинами за каких-то тридцать лет, чтобы он перестал понимать в них самое главное?
- Пока я только вижу, что с завтрашнего дня он не таксист. Когда и откуда человек увольняется – это его личное дело. Насчет второго – я не подписывал с ним никаких договоров. Ты тоже, как мне кажется.
- Ты откажешь ему?
- Нет. Но мне надо подумать. Как ты говоришь, твой отец своего в жизни не упустил в 90-е, но не поспел за молодыми акулами. Мы с тобой не миллиардеры. И вообще, я не привык платить за вещи больше, чем они стоят.
- Папуля, ты у меня – золото! – Алена заметно повеселела. – Так я схожу на пляж, ага? Слушай, а Евгении ты предложишь участвовать в итальянском проекте, если он состоится?
- Не в моей компетенции делать такое предложение. Насколько я понял, это не ее уровень. Ничто, конечно, не исключено, но маловероятно. Во всяком случае, прошу тебя ничего не говорить об этом ни ей, ни в ее присутствии.
- Конечно, не беспокойся! – Алена вспорхнула и, еще раз чмокнув отца, убежала наверх надевать купальник.
Евгения не сразу поняла, почему из этого подъехавшего автомобиля вышел Юра. Она не звонила ему с того дня. Видела, как позавчера он подвез Виноградова, вернувшегося из Москвы. Поздоровался издалека, не зашел.
Она даже выглянула из беседки посмотреть – нет, это был тот же самый «лачетти», с тем же госномером, но только без наклеек «Юг-Транса». Юра, немного помедлив, поплелся ей навстречу.
- Здравствуйте, Евгения Петровна.
- Привет. Заходи. Кофе будешь?
- Нет, я… Или – да, буду, спасибо.
Юрий прошел в беседку, сел за стол и уставился в поданную чашку, тщательно размешивая сахар.
- Ты чего такой пришибленный?
- Евгения, я… Не знаешь, соседи дома?
- На пляже. Ты к Алене?
- Нет. К Андрею Сергеевичу. Женя… я должен тебе кое-что сказать.
- Говори. Если можно, не таким трагическим тоном, это не радиоспектакль.
Юрий ответил кривоватой улыбкой и снова поспешно опустил глаза.
- Женя, я уволился. Я больше не таксист.
- Это заметно. А зачем?
- Мне предложили работу.
- Очень выгодную?
- Ну… Да, в общем-то.
- Поздравляю. А именно?
- Личным шофером. С постоянной зарплатой.
- С какой, если не секрет?..
- Еще не знаю. Пока конкретного разговора не было.
- Разумно, - Евгения хмыкнула. – Ты типа сам решил, что зарплата будет достаточно высокой?
- Женя, ты же знаешь мою ситуацию. Зимних заработков в такси может хватить только на еду, а мне платить за квартиру.
Он замолчал, потирая ложечку обеими руками.
- Юрий, дорогой, я не люблю разгадывать загадки неизвестно о чем. Начал – говори!
- В общем, возить человека, который бывает здесь только летом, в основном. Когда его не будет, я смогу еще зарабатывать дополнительно. Поэтому даже не важно, какая зарплата. Лишь бы ее хватало платить за жилье, или хоть часть.
Евгению осенило. Дошло! Даже в жар бросило на мгновенье.
- Это Андрей Сергеевич?
- Да.
- Что ж… Очень мило.
- Женя, я обязательно верну тебе деньги, как обещал. Я попрошу Андрея Сергеевича заплатить мне за год вперед сразу, и все тебе верну. И помогать тебе буду всегда, продукты привозить, и все остальное, все, что тебе будет нужно. Клянусь! Мы же друзья!
Обида залила душу Евгении желчью.
- Угу. Я рыдал. С твердым знаком в конце. Возьмешь за год вперед и отдашь. Весь необходимый минимум сразу. Дурак ты, Юрочка. И в людях совсем не разбираешься. Виноградов никогда не согласится выдать тебе зарплату за год вперед. Не потому, что такого порядка деньги для него что-то значат, а просто в его представлении это кредит. Алена тебя использует и выбросит. Или, может, ты на ней жениться собрался, как честный человек? Кстати, ты хотя бы сообразил уже, что остался без августовских заработков, или еще нет?.. А мы с тобой не друзья. Извини, но я не дружу с соседской прислугой.
Она зашла в дом, показывая этим, что разговор окончен, больше не о чем говорить.
Такого неприятного поворота событий Андрей Сергеевич не ожидал, признаться. Его мысли последние дни были заняты в основном дочерью, тем, что ему открылось о ней неожиданно.
Банальное определение «смешанные чувства» как раз довольно точно подходило к тому, что путалось сейчас в его душе. Аленка, без сомнения, девушка очень разумная. В общем-то, в этом смысле она всегда оправдывала его надежды – блестяще училась, никогда не увлекалась никакими глупостями, доступными золотой молодежи, толково выбрала специальность. Между прочим, поступила в МГИМО и в аспирантуру без всякой его помощи. Нет, он, конечно, держал там руку на пульсе, но особо вмешиваться не понадобилось. Словом, все прекрасно, лучше некуда. Но сейчас он невнятно чувствовал, что на самом деле чего-то не знал о ней до сих пор. Возможно даже, слишком многого. Или дело не в ней, а просто современные молодые люди, действительно, иные?
Как давно она имеет сексуальные связи? Сколько их было? Пожалуй, столь беспроблемное отношение означает, что давно и много. Как давно? Как много? Почему он раньше ничего не замечал? Почему ему казалось, что у нее пока нет и не было интереса к мальчикам? Были друзья, однокурсники, компании. С кем из них, интересно? Нет, к черту, об этом лучше не думать!
А где же вот это, то самое, что он помнил о себе самом, и что, вроде бы, должно случаться со всеми в молодости – беспокойство, томление, чтобы сердце вспыхивало? Когда с ней такое происходило? Эх, не было матери в самом важном возрасте, а он пропустил, не заметил!..
Может, он всего лишь привык к мысли, что его Аленка маленькая, такая нежная, слабая. А двадцать четыре – это таки возраст. Кстати, этот Юра ее ровесник. Но он-то как раз млеет в ее присутствии до заикания. Впрочем, еще бы ему не млеть – не такие голову теряют, куда тут этому олуху. Но ее-то саму что волнует? Неужели нет совсем никаких чувств?
Тот шутливый разговор в беседке у Евгении недели две назад – получается, Аленка говорила всерьез? О том, что платный секс всегда лучше, честнее и практичнее прочих вариантов, и что в возрасте нужен не стакан воды пресловутый, а возможность нанимать прислугу и юных любовников? Он тогда грешным делом решил, что дочь намекает на отношения Евгении с Юрой, даже смутился, что она так беспардонно выдала поселковую сплетню. И вот тебе на…
За всеми этими размышлениями он совсем забыл о соседке. Ну, не то чтобы, не буквально, а применительно к ситуации с пацаном этим, черт бы его побрал. Вышла совершенно идиотская канитель: сначала этот сексуальный доброволец явился на разговор, с ним договорились, а потом выяснилось, что Евгения тут – пострадавшая сторона. Скверно. Главное, действительно, что-то она такое говорила прежде о договоре. Вникать в подробности не было никакого резона, но, справедливости ради, ее приоритет в пользовании этим таксистом, он, Андрей Сергеевич, всегда условно соблюдал. По крайней мере, обычно сообщал ей, если собирался его вызвать, чтобы не нарушать ее планы ненароком.
Давненько Андрея Сергеевича никто так не ошпаривал. Даже, вроде, вообще бог миловал. Зашел, как ни в чем не бывало, поделиться новостями, попросил кофе по-свойски, а получил, как теперь говорят, по полной программе. Приложила! Тонко, интеллигентно, спокойным голосом. И в конце – мол, надеюсь, что за оставшийся неполный месяц вы не сманите мою домработницу, до свидания.
Ну, что ж… Может, оно и к лучшему. В сущности, он уже подумывал, стоит ли дальше развивать их отношения, практически подошедшие уже вплотную к конкретной близости. Да, уже как раз точно к тому шло и, вроде, складывалось все нормально.
Жаль, если уж как на духу. Было в этом что-то безусловно приятное. Но, раз так, то и ладно. Не узнаешь человека по-настоящему, пока не пересекутся интересы.
Андрей Сергеевич решил пообедать сегодня в «Тифлисе», чтобы не маячить дома, на глазах у соседки, и вызвал Юру. И вообще, стоит ли здесь сидеть непременно до конца лета? Надоело, пожалуй. Аленка пусть остается, если хочет. Юрий о ней позаботится. Все кстати.
ПОСЛЕ НАС ХОТЬ ОФФТОП
Патрантас, модератор Брэйна, продолжал сочинять суперкрутой фэнтези-триллер и постить его в теме «Творчество».
Сочинительство с каждым днем увлекало Патрантаса все сильней, результат откровенно нравился, хотя перечитывать не тянуло. Радовали одобрительные высказывания благодарной публики. Чувствуя в себе растущий творческий потенциал, Патрантас постепенно терял интерес к Брэйну. Новичков давно не было, последнего бабы заклевали за высказывание о самодостаточности внешней красоты. По-ихнему выходило, что красота вообще нафиг никому не интересна, а важнее всего глубокое духовное внутреннее содержание, которого как раз у каждой из них, типа, имелось в избытке.
Но совсем забрасывать Брэйн модератору не годилось. Запостив подобранную цитату в теме про игры, некогда открытой Гвенхилд, Патрантас перешел в «Вопросы Философии».
Оценив написанное, Патрантас решил, что оно хорошо. Но, все же, нужно писать посты покороче, не все мысли сразу помещать в один. Может, разделить?..
Через минуту на его счетчике прибавилось еще два сообщения.
Отправив в издательство текст нового романа о виртуальных приключениях персонажей, зависших между играми в реальность и небытием, Евгения решила заняться делами семейными. Позвонила в Ростов и пригласила дочь с внуком к себе. Во второй половине августа спадет жара, малышу будет комфортно и полезно подышать морским воздухом.
Даша отреагировала на приглашение более чем странно: нисколько не обрадовалась, отвечала словам матери долгими неловкими паузами и приехать отказалась.
- Мы поедем к морю всей семьей в октябре, папа уже оплатил путевки.
- Всей семьей?
- Ну, да. Я, Данька, Артем и папа.
- Артем – это твой муж? Ну, прекрасно, в октябре поедете вчетвером, а пока ты могла бы отдохнуть сама с сыном.
- Без Артема? Нет, спасибо. Не получится.
- Приезжайте с Артемом, втроем, какая разница.
- Разница большая. Артем работает и не сможет взять сейчас отпуск. Спасибо, как-нибудь в другой раз.
Не зная, что теперь говорить, Евгения слишком долго собиралась с мыслями, молчание затянулось.
- Как папа? Бабушка?
- Папа нормально. А бабушка умерла почти два года назад.
Совсем смущенная неожиданной новостью двухлетней давности, Евгения извинилась и кое-как завершила разговор.
Следующая неприятность не заставила себя ждать: из издательства пришел ответ от кураторши, в котором мягко и обтекаемо, с комплиментами литературным достоинствам текста, сообщалось, что роман Евгении Кузнецовой не будет интересен читателю, привыкшему к книжкам Евгении Гранде. Это был отказ. С намеком на продолжение сотрудничества в прежнем формате, но – отказ. Издательство не нуждалось в новом нераскрученном авторе, а писателя Евгении Кузнецовой не существовало в рейтингах читательского спроса.
Пустой белый горизонт моря впервые показался тоскливым, как будто за ним нет, и никогда не было ничего.
КОНЕЦ КАЛЕНДАРЯ
Бриса видела во сне море и набережную. Пустую. Ей снилась пятница. Должна была сниться пятница. Или Бриса перепутала дни, приняв за пятницу четверг? Или уже наступила суббота, раз нет Тино? Но как же можно было пропустить пятницу, которой она ждала целую неделю, неужели время так коварно, чтобы поглотить, не оставив памяти, целые сутки? Пристально вглядываясь в бурые камни у самой воды, Бриса пыталась вспомнить, что было вчера. Но ей помешали голоса. Сначала они просто кружили над головой, а потом смешали весь сон, как торнадо.
Жара уже проникала в комнату сквозь жалюзи. Бриса проснулась.
Наяву дни недели вернулись на свои места, была именно пятница, конец августа. Сезон дождей начался, но влага пока больше растворялась в горячем воздухе, чем проливалась на землю. Здесь, в родном Кампече, Брисе нравилась любая погода. Три года она прожила в Мехико, с трудом привыкая к зимним холодам, а теперь, перед магистратурой, пришлось сделать перерыв в учебе на год или два. Заработки в ресторанчике Эрнандо на набережной не обнадеживали, Кампече – не Канкун, туристы заглядывают сюда лишь проездом, чтобы посмотреть на крепостные стены и сфотографировать разноцветные дома в историческом центре. В одном из этих домиков цвета авокадо с низкими окнами над мостовой Бриса родилась двадцать лет назад.
У Эрнандо она работала уже три месяца. Тино приезжал по пятницам. Днем занимался своими делами в городе, а после обедал у них. Обычно ел запеченное мясо и гуакамоле, спиртного никогда не заказывал, даже легких коктейлей. Иногда засиживался допоздна, просто сидел молча один и пил травяной чай.
Эрнандо рассказал Брисе, что Тино, его давний приятель, приехал на Юкатан почти десять лет назад из Парижа, чтобы искать клады майя. «Асиенда Ольвидо – знаешь эту развалину, миль пятьдесят отсюда? – он ее купил и там живет».
- Он француз? – удивилась Бриса. – Тино – не французское имя.
- Не знаю, может быть, – пожал плечами Эрнандо. – Но я сам слышал, как он говорил по-французски.
- А по-испански он говорит?
- Конечно! Теперь уже даже очень неплохо говорит, не то, что прежде. Просто он не из тех, кто любит поболтать.
- Чтобы отремонтировать заброшенную асиенду, нужно много денег. Разве Тино очень богат?
Эрнандо задумался.
- Ты права, не похоже. Богачи не ездят на старых пикапах десять лет. Но асиенда восстановлена, это факт. А ведь там давно уже была только куча камней, да и ту наполовину растащили. Может, он нашел свой клад?
- Эрнандо, - улыбнулась и покачала головой Бриса, - скажи, почему мы с тобой не нашли ни одного клада майя, если это так легко может сделать любой иностранец?
Да, на памяти Эрнандо никто никаких кладов не находил. Ученые, понятно, искали и вытаскивали из юкатанских синоте много всякого для науки, но на этом не разбогатеешь.
- Но ведь Тино, кажется, профессор. Да-да, я вспомнил, здесь однажды был с ним человек из Мехико, он называл Тино «маэстро Брисано». Нет, не так. Маэстро Бересано.
- А, так он итальянец, вероятно.
Брисе хотелось спросить еще очень многое – сколько лет Тино, есть ли у него семья и, главное, не собирается ли он вернуться на родину в ближайшее время – но такой интерес к постороннему взрослому мужчине мог показаться подозрительным. Тем более, сам Эрнандо вряд ли знал о приятеле больше того, что уже сказал. Вот если бы удалось заговорить с Тино не как обычно, а чтобы он тоже захотел продолжить разговор – Бриса перебирала мысленно варианты и ждала случая.
Сегодня ресторанчик пустовал почти весь день, а Тино появился позже обычного, почти под вечер. Бриса решилась, наконец. Набралась смелости и, подавая заказ, произнесла эту давно заготовленную фразу: «Ваши гуакамоле и говядина на гриле, маэстро Бересано!»
Как она и ожидала, молчаливый иностранец удивился. Зацепила!
- Я рад снова видеть тебя, Бриса, - он улыбнулся. – Надеюсь, ты не работаешь всю неделю без выходных? Наверно, ты скоро уедешь, в университете начнутся занятия.
Знал бы он, как она придумывала объяснения для Эрнандо и Марии, зачем ей нужны выходные в другие дни!
- Для меня они начнутся нескоро, Тино. Надеюсь, через год.
- Понятно. Жаль. Но, думаю, все будет хорошо, ты обязательно доучишься и получишь диплом магистра.
Разговор был окончен, и чтобы Тино не успел попрощаться, Бриса сказала первое, что пришло в голову:
- Правда, что ты ищешь золото майя?
- Я? Почему ты так решила?
- Так говорят, - она смутилась. – По-правде сказать, я тоже не могу догадаться, зачем европейцу жить в нашей глуши так долго.
- А зачем люди живут в других местах, ты знаешь?
- Вообще жить и переезжать на другой край света – не одно и то же. Чтобы оставаться дома, причины не нужны.
- Обычно это так. Но не всегда. Бывает, что причины нужны даже для того, чтобы просто жить. Редко, но бывает.
- Тино, я хочу тебя спросить, - Бриса понимала, что нужно удерживать ниточку разговора сколько удастся. – Но это, наверно, прозвучит глупо. Поэтому, пообещай мне не смеяться!
Он кивнул, а потом добавил вслух, пока она молчала:
- Не буду смеяться, обещаю.
- Знаешь, некоторые люди действительно приезжают сюда искать майянские сокровища, но не золото. Говорят, будто бы тут должны быть рукописи, в которых написано о конце света в двенадцатом году, как это указано в календарях майя. И еще я слышала про хрустальные черепа, что когда найдутся все девять, то наступит новая эра…
Бриса замолчала, устыдившись произнести сам вопрос.
- Наступит новая эра, и отменится конец света, назначенный на двенадцатый год? – подсказал Тино. – Ты хотела спросить, не этим ли я занимаюсь?
Бриса покраснела. «Вот уж, договорилась!..»
- Сон разума рождает чудовищные глупости. Впрочем, иногда смешные. Хрустальных черепов не существует, Бриса. Рукописей майя тоже – их сжег епископ Диего да Ланда четыре столетия назад. Календари есть. Но о конце света в них ничего не написано. Там отмечены дни рождения царей. На тысячи лет вперед, представляешь? Майя думали, что человечество будет праздновать их юбилеи всегда.
- Прости, Тино, мне ужасно стыдно. Я всего лишь хотела узнать немного о тебе, а получилось…
- Я понял. Не волнуйся, девочка. Но у меня тоже, как и у предков майя, нет никаких интересных тайн. Я живу здесь, потому что обменял свое прошлое на эту асиенду.
- Как это?
- Посредством денег, разумеется. Когда-то давно я захотел освободиться от того, кем казался себе и другим. Но большинство людей считает мнимое настоящей ценностью. Мечтают об этом мнимом, зарабатывают. А кое-кто покупает.
Он замолчал и посмотрел на девушку.
«Не сестра-близнец, конечно, но сходство есть. Потому так и тянет к ней, как к родной душе. Мираж. Она моложе, сильно моложе, а все равно. И ведь никаких общих предков и генов лет на пятьсот вглубь, это точно. А на юкатанку совсем не похожа. И на испанку не очень – волосы почти русые, глаза светлые. Вообще, она милая девушка. И неглупая, кажется».
- Не думай об этом, Бриса, все ерунда. Мне пора. Увидимся через неделю.
Тино рассчитался, попрощался и вышел. Бриса слышала, как через минуту завелся и выехал со стоянки его пикап. Она знала, что, проехав несколько десятков метров, он остановится. Там Тино выйдет к самому парапету и будет долго стоять, и смотреть на море, словно можно насмотреться впрок и унести с собой наполненные морем глаза.
Третьи сутки аська Евгении Петровны оставалась включенной, когда, наконец, «ромашка» Даймонда мигнула входящими стрелочками и стала зеленой.
Полминуты ответа не было.
«Это шутка? – не поняла Евгения. - Нет, не то…»
Евения собиралась с мыслями. С той стороны молчали.
Ответа снова не было.
Аська Даймонда отключилась.
«Игорь Виленович. И больше я ничего не узнаю. А может, вообще все – неправда? И этого не узнаю тоже. Не искать же в сети Даймонда, в самом деле».
С морского горизонта слетелись тонкие паруса облаков, укрывшие берег от палящих лучей. Потом сверху стали скатываться темные тучи, Острые края горной гряды ранили их разбухшие туши, и слишком отяжелевшая для неба вода хлынула на побережье, обгоняя наступающую тьму. Цветы и деревья дрогнули и заметались, беспомощно отбиваясь от злых струй.
Евгения Петровна закрыла окна и остановилась у балконной двери.
«Тоже закрыть, или сюда не достанет? Нужно будет вставить где-нибудь, что небо и море рвало на побережье массами вод. Нет, много. Или небо, или море. Бросками прибоя. Нужно записать».
Она вернулась к ноутбуку, вошла в поисковик и набрала в строке: «Гвенхилд, Эдрик, Ди, Гала, Дориан». Только одна ссылка на седьмой странице ей показалась подходящей. Открылся сайт с черным фоном, не на главной, бестолково организованный, с переходами только «вперед» и «назад». Евгения стала кликать наугад, пока не остановилась на длинном диалоге.
- …Дориан давно не заглядывал к нам. Думаешь, он найдет Гвен и Эдрика? – обратилась Гала к тому, кто всегда неощутимо находился рядом с ней.
- Не важно. Он найдет себя.
- Не могу припомнить, мы перестали различать дни и ночи только здесь или еще при жизни?
- Ты права, мне тоже кажется, что еще при жизни.
- Тогда я любила ночи. Ласковые и влажные. Помнишь, как, бывало, жемчужно светилось ночное небо в бухте перед похолоданием, после изнурительной жары? А теперь так хочу света, что изнываю от тоски. Хочу тепла или холода. Неужели это никогда не кончится? Скажи мне! Ведь теперь ты знаешь больше меня. Скажи, почему, зачем нас вынесло на этот берег?
- Сон не заканчивается раньше пробуждения.
- Когда же мы проснемся? Это произойдет когда-нибудь? Мы проснемся?
- Да.
- А что будет за пробуждением?
- Реальность, мое сокровище. Настоящая истинная реальность.
- Я не в силах представить, какая она.
- Наверное, в этом все дело.
- Ты помнишь, каким было море в тот день, когда мы встретились?
- Нет. Оно было обычным, как всегда в августе. Я запомнил песок, твои волосы и твою кожу. Краски пустыни. Я бредил от жажды и боялся, что ты – мираж.
- Ты снова подбросил людям свои воспоминания. И снова насочинял обо мне небылиц.
- Нет таких небылиц, моя Олива, которые были бы невероятней правды о тебе.
- Люди не верили тебе, когда ты называл меня красивой.
- Я убедил их своим безумием.
- Только безумный мог любить меня?
- Конечно. Я потерял разум сразу, как только впервые посмотрел в твои глаза. От убийственной мысли, что могу тебя потерять и обязательно потеряю однажды.
- Тогда ты показался мне лишь полусумасшедшим, мой мальчик.
- А ты мне – совершенством. И я не ошибся. Времени бытия и небытия недостаточно, чтобы соединиться с тобой. Нужна вечность.
- Наши тела разъединены по твоей воле.
- Нет. Я семь лет шел к тебе от той секунды, когда тебя не стало в твоем теле. Я обнимал его и гладил в ту ночь, пеленая в покрывало. Оно остывало по дороге к твоей могиле и совсем перестало быть тобой. Градива, моя Галатея, ты не узнала того, о чем тогда догадался я. Жизнь, подвластная тебе, была лишь началом. А я в ней был глупым ребенком, так и не отнятым от твоей груди. Я остался один, чтобы прожить все заново. Еще не поздно было узнать эту тайну и взять ее с собой. Я успел.
Я увидел, как она является в мир из небытия.
И начинает расти, непостижимым образом обретая звучание, образ и всякую ощутимую сущность, протяженность во времени и пространстве – все то, чего не было без нее, и что становится ее свойствами, по которым мы начинаем ее все более от иных отличать, узнавать
и, наконец – любить!
Тогда наступает момент пресуществления, полного воплощения.
И все воплощенное собрано в такой форме,
из которой вот-вот покажется нам –
не сможет укрыться! -
тот самый изначальный смысл,
которым и ради которого приведены были в движение немыслимые механизмы энергий и материй... но...
Истекают мгновения.
Мы еще ждем и вглядываемся.
А уже щупальца чувств, не сумевших проникнуть за невидимый предел, ловят неопределимое истощение притягательных свойств,
как будто тайна ускользает из предмета, могущего нечаянно раскрыть.
И чудо начинает облетать, бледнеть, стихать, меркнуть, истрачиваться мелкими частицами и, рассыпавшись, совсем исчезает в небытии.
Когда можно было остановить?
И возможно было ли остановить то самое мгновение?
Мы пытаемся.
Обратившись к Началу, приблизившись к Нему вплотную,
вызываем из небытия, из забвенья, восстанавливаем линии и звуки, оцвечиваем дыханием незабвенного и несбывшегося, и останавливаемся,
только когда начинаем верить,
что воссотворенному больше уже не грозит
смерть.