ДВЕНАДЦАТЬ ЛУН (часть 2-я)

Из близких родственников у новобрачного графа Жан-Батиста Валь-ди-Торе-Фоссано имелись три тетушки: родная и две двоюродных по разным линиям. Кроме них предсвадебный визит был сделан только одной семье, князю и княгине Б. в Сан-Тропе.

Княгиня Ирина встретила Регину с осторожной заинтересованностью, князь Александр, напротив, с подчеркнутым дружелюбием. Оба говорили по-русски не слишком хорошо и, как показалось Регине, с облегчением перешли на французский после приветствия, в отличие от молодого князя Ивана, сразу бросившегося обсуждать с гостьей «Архипелаг Гулаг» и «деревенскую» прозу.

Регина, рискуя обидеть радушного хозяина, все же, сообщила, что деревенщиков не любит, поскольку находит лживой  и опасной тенденцию размножения в прозе стариков африканычей и сермяжного русофильства. Князь Иван, как ни странно, нисколько не обиделся, а пришел в полный восторг от собеседницы и оккупировал ее внимание на весь вечер, да еще взял слово непременно встретиться после свадебного путешествия и вообще не терять друг друга.

Сразу после венчания Регина, Жан-Батист и маленький Этьен сели в автомобиль и отправились в путь по маршруту: Генуя-Милан-Верона-Тренто, далее, через Альпы и Зальцбург – в Мюнхен, не особенно связывая себя временем и целью. В любом месте задерживались, сколько хотелось. Ночуя в отелях, мотелях или гастхофах, прогуливаясь по городам и горам, они добрались до Мюнхена только к концу августа, уже утомившись кочевой жизнью.

Это только сначала Регина отдыхала в дороге, как та Золушка из черно-белого советского фильма. Для женщины, озабоченной добыванием хлеба насущного, дорога служила возможностью отоспаться и, некуда не торопясь, расслабиться мыслями ни о чем. Проведя в Европе несколько лет, она, в сущности, ничего не видела и не знала до сих пор, что жить здесь не только удобно. Особенно, как выяснялось, будучи графиней. Постепенно забывая о прежде болезненном значении денег, она привыкала их тратить, учась бездельничать и наслаждаться щедростью вездесущей красоты.

Правда, совсем не извлекать никакой пользы из происходящего Регина не могла себе позволить – фотоаппарат с шикарной оптикой, подарок Жан-Батиста, всегда был при ней. Вполне беззаботно любуясь, например, альпийскими видами, она истово погружалась в иллюзию цели, то отыскивая между вершинами предзакатный луч, то поджидая прикосновения ползущего облака к стенам замка загадочного баварского короля. И вслух жалела, что запахи скошенных лугов и навоза неподвластны желанию их запечатлеть.

Прежде она считала себя непритязательной к внешним условиям – устраивал любой скромный ночлег, а пища вовсе не принималась во внимание. Но уже подъезжая к Мюнхену заявила, что хочет в «приличный отель» и отдохнуть до завтра – она, наконец, устала в дороге.

В Мюнхене семейство отсыпалось, неспешно прогуливалось по городу, засиживаясь в биргартенах, и совершало покупки. Свадебное путешествие все трое решили здесь завершить. Отдав должное экскурсиям по Баварской истории и картинным галереям, последний день они проводили в Олимпийской деревне, совместив ее посещение с прогулкой на свежем воздухе.

В этот день здесь было спокойно и почти тихо. Космические конструкции куполов над аренами крепились к земле прозрачными летучими растяжками, острыми углами рассекавшими холмы, площадки и аллеи. Дорожки ветвились тропинками, уходившими куда-то вниз, приглашая спрятаться в деревьях от циклопических свидетельств цивилизации.

- Строили для праздника, как триумф технологий века, а получилась трагедия, – грустно заметил Жан-Батист. – Иногда так бывает: только люди скажут себе, что ничего уже не случится плохого, что мир и счастье пришли навсегда…

- Убийство израильских спортсменов, ты о нем? – спросила Регина, припоминая и не дождавшись, что он продолжит.

- Я был здесь тогда.

- Ты видел?

- Видел. Знаешь, это было страшно. Это, оказывается, гораздо страшнее, чем представляется из газет.

- В наших газетах почти ничего не было. Во всяком случае, я никаких подробностей не помню – сообщение и только.

- Подробность сначала была одна: чувство нереальности ужаса, который происходит, но поверить в него нельзя. Дурной сон. Даже когда они уже начали убивать, то все еще казалось, что такого не может быть. Тогда еще казалось.

Этьен скакал впереди по аллее, переходившей в узкую белую дорожку.

- Я сейчас покажу тебе кое-что. Видишь эти холмы? Они ненастоящие. Это свалка. Мюнхен бомбили. В городе почти не осталось целых домов, даже – улиц…

- Киев бомбили тоже, – Регина напряглась.

- Да, разумеется, – продолжал Жан-Батист. – После войны все, что оставалось от разрушенных домов, свозили сюда. А потом пришел человек. Сказал, что Мадонна явилась ему и приказала построить здесь храм. И построил. Сам. Из того, что валялось вокруг. Потом, когда здесь спланировали Олимпийскую деревню, церковь хотели снести. Люди вышли защищать. Говорили даже о чудесах, будто сама Мадонна остановила всю технику, и про огненный столб, в котором она являлась. В общем, решили оставить. Сейчас ты увидишь.

В это время дорожка подвела их к ограде сада, в глубине которого Регина увидела деревянную часовню и небольшой беленый домик в стороне. Седой старик с бородой, одетый по-деревенски и державший в руках большую шляпу с сеткой, какие обычно надевают пчеловоды, увидел их и двинулся им навстречу.

- Добро пожаловать, добрые люди! – заговорил он по-русски, поклонившись гостям. – Спасибо, что посетили раба Божьего Тимофея!

Регина опешила.

- Да, он русский, – улыбнулся Жан-Батист. – Ты можешь поговорить с ним. Он будет рад.

- Здравствуйте! – Регина, от неожиданности не находя слов, продолжала разглядывать высокого крепкого старика.

- Давно из России, матушка?

Старик Тимофей, видимо, перестал удивляться здесь любой речи.

- Четыре года.

- Входи, помолись Богородице и Господу нашему! О России помолись, о людях, и о себе можешь.

- Я католичка, – сообщила Регина на всякий случай.

Старик махнул рукой.

- Нужды нету Господу до наших розней.

- А вы откуда здесь, отче?

- Военнопленный я, война привела, матушка. Божьим промыслом и молитвами Пресвятой Богородицы оставлен на этом свете для служения.

- Вы построили эту часовню сами, правда?

- С Божьей помощью и людской. Как водится.

- А что, часто русские бывают у вас?

- Бывают, всякие бывают, матушка. Твой хозяин кто будет?

- Француз.

- Сынка как зовут?

- Этьен. Этьен-Эрве-Кристиан.

Старик Тимофей положил на голову притихшего мальчика большие ладони, а тот, испуганно втянув шею, взирал на непонятного человека огромными чайного цвета глазами.

- Благослови, Господи, чадо свое!

Они вошли внутрь часовни. «Как странно, – думала Регина, – Церквушка из останков разбомбленных домов, русский старик из концлагеря, убитые еврейские спортсмены. Все на крови. Но кровь – и до, и после». Она проговорила про себя «Ave, Maria, gratia plena…», но, подумав, перекрестилась справа налево.

- Отче, а если я захочу стать православной, что мне сделать? – спросила она, выходя.

- Будь себе. Крещение едино.

- А имя?

- Узнает Господь и тебя по имени, как всех.

- Скажите, отче, а как вам Богородица являлась? Правда, что в огненном столбе?

- Пустое! Зачем Ей? Сказала только. А Ее слово – как и Божье, по нему и сделалось.

- Как же она, так вот просто вам и сказала?

- Так и сказала. Ты спроси – и тебе скажет.

- Не знаю. Мне, наверно, не скажет.

- Раз не веришь, то и не услышишь. Тогда и не спрашивай.

- А вас можно спросить?

- О чем, матушка? – старик задумался. -  Нет тебе нужды. Живи себе! Приняла чадо во имя Божье – радуйся, отдать придется – не убивайся. Лишнего не проси. Чужого не отнимай. Сердца слушайся, оно доброе. Жизнь проживешь – смерть тебя найдет. С Богом, добрый вам путь!

Старик Тимофей поклонился и перекрестил их на прощание, каждого и всех вместе. На расспросы Жан-Батиста и Этьена Регина не знала что ответить. Так, сказала, ни о чем поговорили. А столба огненного не было. Сказки все.

***

Сказки, сказки. Жила-была девочка. Мама ее умерла. А папа женился на другой. Поэтому в то, что папа любит ее, девочка в один не прекрасный день верить перестала. И больше не захотела никому быть родной, даже бабушке, в комнате которой пахло плесенью и кислыми бинтами, промокавшими гнойной сукровицей на кривых бугристых ногах. Потом умерла и бабушка, а девочка ушла из опустевшей комнаты в коммуналке, куда глаза глядят. Девочка помнила из сказок, что именно на этом пути иногда встречаются принцы, но она давно уже не была маленькой. Ей уже пришлось узнать, какими инструментами выскабливают изнутри никому не нужную любовь и привыкнуть к простым желаниям мужчин. Она поняла постепенно, что нет смысла помнить о своем прошлом, что все подробности нужно забывать, а жить так, словно бы все начинается сегодняшним днем.
И тогда случилось чудо. Пришел человек, без сомнения – самый умный, добрый и сильный, и сразу среди других красавиц нашел ее. Будто давно искал. Почему?!

А он понял все, этот человек. Он угадал в ней такое же одиночество, которое сам тоже давно научился скрывать. Он знал цену той красоте, внутри которой спрятаны тайны страданий и боли. Он никогда не спутал бы легкие улыбки восторженных юных существ с тем глубинным, до самого сердца, сиянием лица, которым откликается на любовь много перетерпевшая душа. К тому же он любил страшные сказки востока, этот человек. А в них все непросто – вода в обжигающих песках пустынь ценнее бриллиантов и слаще меда, а бездны соседствуют с гордой неприступностью заоблачных вершин.

***

Графиня Регина некоторое время осваивалась с ролью аристократки, заучивая в каких отношениях мужнин род состоит с прочими знатными домами Европы, каким способом кого и когда поздравлять, как составлять ответы и приглашения. Впрочем, доводя до молодой жены, что этой скучной канцелярией пренебрегать не стоит, Жан-Батист выглядел неубедительным. Неужели раньше он все это проделывал сам, поинтересовалась Регина?

- Ну, в целом – да, конечно. То есть, я хочу сказать, что некоторые вещи пропускать вообще немыслимо. Но, видишь ли, я ведь немножко enfant terrible, и то, что прощалось юному спортсмену или вдовцу для семьи недопустимо. Так что тебе придется следить за этим более тщательно. К тому же, ты можешь подобрать себе секретаря. Пожалуй, займись этим в ближайшее время.

Она так и сделала. Как ни странно казалось ей поначалу нанимать человека всего лишь для написания писем, работы для юноши по имени Ксавье (что-то патриархально-крестьянское слышалось ей в этом имени) находилось все больше и больше. Вообще работой по дому с утра до вечера было занято восемь человек – Регина постепенно привыкала к такому порядку, сперва удивляясь, но потом все чаще вспоминая бабушкины слова: домашний труд никак не зависит от времени, на него потраченного. И результат не зависит – приходило на ум Регине. Постигая искусство управления домом, она во всем находила недостатки.

Правда, весь первый год они много путешествовали. Жан-Батист с наслаждением компенсировал своей жене годы, проведенные за железным занавесом. После возвращения из Мюнхена они просидели в Монако три недели – перевели дух и снова собрали чемоданы. На этот раз Регину ждало знакомство с Азией, непреходящей любовью ее романтического мужа.

Вся эта огромная юго-восточная часть материка, задвинутая за различимые округлости глобуса и заселенная народами, как общага лимитчиками, всегда представлялась Регине краем света. Возможно, интересным в силу известной экзотичности, но не таким уж необходимым в миропорядке и никак на него не влияющим.

Жан-Батист придерживался мнения прямо противоположного.

- Центр мира – там, – уверенно объявил Жан-Батист. – Если ты этого не понимаешь, значит, не понимаешь ничего. Пока. Сколько людей, по-твоему, живет в Европе? Сто пятьдесят миллионов примерно? Всего лишь. А там – два миллиарда! Половина населения Земли! Уже хотя бы поэтому, они могут нас вообще не иметь в виду. Они, собственно говоря, почти так и делают. А есть еще тысяча причин, по которым мы, в сравнении с ними – пустое место. Ладно. Позже сама увидишь. К тому же, я тебе еще столько всего расскажу!..

Планируя для Регины последовательность впечатлений, Жан-Батист назначил первым пунктом Сингапур.

- Ты знаешь, как живут львы? У них большие семьи, патриархальные, как весь восток. Царь владеет территорией и всей семьей. Львицы охотятся для него и рожают детенышей. А он лениво лежит и царствует. Притом, первым съедает лучшие куски добычи. А самки и дети терпеливо ждут, пока он насытится, и доедают после лишь то, что остается. И так продолжается, пока не вырастет молодой львенок, способный свергнуть папу. Он убивает его или прогоняет умирать. Присваивает все папино хозяйство, вместе с женами и сестрами, братьев, впрочем, загрызает, словом – все царство. Может и на чужое покуситься, если силен. И все возвращается на круги своя. С новым властелином, но с тем же укладом. Правда, здорово?

- Жуть! Ужасные звериные нравы.

- Звериные, любимая. Это обстоятельство освобождает их от моральной оценки.

- В Сингапуре много львов?

- Ни одного. И никогда не было. Кроме того единственного загадочного, что привиделся индийскому принцу. Кажется, он выглянул из зарослей, когда принц ступил на берег.

- Как же он мог выглянуть, если их там нет?

- Ну, возможно, вышел встретить коронованную особу. Чтоб показать, кто здесь хозяин. И принц назвал остров Островом Льва. То есть, собственно, Сингапуром. Что, видимо, и требовалось.

- Кому требовалось?

- Льву, я думаю.

- А, ну тебя!..

- Возможно, нам.

- А нам-то зачем?

- Чтоб знали. С кем имеем дело. Ну, что ты смеешься?  Думаешь, твой муж – болтун и шутник? Ничуть! Все очень серьезно. А льва, между прочим, еще раз видели. Притом, многие. Но уже – в море. Лев этот оказался с рыбьим хвостом.

- И с крыльями. Там, кажется, опиумный мак растет?

- Без крыльев, любимая. А также без рогов и копыт. Однако, видишь ли, в чем дело, дорогая: до этого явления Льва народу Сингапур ежегодно подвергался всяким разрушительным стихиям. И это, кстати, документально подтверждается. А после того дня, когда Морской Лев пообещал острову защиту, там уже лет пятьсот стоит исключительно хорошая погода.

- Прекрасно. Я обожаю хорошую погоду. Особенно, если ее устанавливают навсегда. А, все-таки, что мы, по-твоему, должны знать о тех, с кем имеем дело? Что они вне пределов человеческой морали?

- Твой ум я угадал со второй секунды. Первая прошла в переживании шока от твоей красоты.

- Коварный льстец! Лесть – твое главное оружие в покорении женских сердец. И не вздумай изворачиваться, я давно тебя раскусила!

- Какое же это оружие, любимая? Это – белый флаг! Я поднимаю его, чтобы быть не убитым, а взятым в плен. Кажется, удалось.

***

Сон, которым первая русская красавица Европы, кутаясь в плед, тщилась побороть ужас пятнадцатичасового перелета, оказался беспокойным и странным. В серебряных облаках ей виделось лунного цвета тело парящего Боинга, словно бы застывшее в бескрайности пространства. Потом возникал вокруг черный океан, выбрасывающий гигантские волны, они начинали вращаться, закручиваясь воронкой, почти обнимающей самолет.

Очнувшись, Регина находила себя в разложенном кресле слабо освещенного салона, все вокруг била дрожь. Улыбающаяся девушка повторяла чьи-то слова о ремнях и турбуленс.

Затем явь снова смешивалась со сном – мимо проходили какие-то люди, она следовала за ними, опять оказываясь в ночном небе, но уже совершенно одна. Кольцо небесного горизонта светлело и гасло, то опускаясь в бездну, то поднимаясь в зенит. Внизу, совсем близко, появились волны, растопыренными лапами прыгающие к ее ногам. Она присмотрелась: вслед лапам ныряли спины, звенящие стальной чешуей. Одна спина разогнулась, застыв огромным вопросительным знаком, и обнаружила голову льва с седой пенной гривой.

Морской Лев поднялся из океанских вод, ударил хвостом и приказал волнам лечь. Вода замерла, отдышавшись мелкой рябью, и на ее равнине встал высокий остров. В лучах гаснущей предрассветной луны спящий Сингапур не увидел своего Хозяина. Сотнями лет, не находя достаточных причин, он не показывался обитателям своего острова, и они перестали ждать. Оглядев сонное пространство беспокойного Сингапура, и найдя его в привычном порядке, Мерлайон, прежде чем погрузиться снова, ударил серебряным хвостом по водной глади, рассыпав бриллианты брызг. Регина проснулась.

***

«Доброе утро, принцесса! Доброй ночи, принцесса! Да, принцесса!» – непонятных лет тощий горничный с нагрудным знаком «Али» ничего больше не произносил, постоянно кланялся и улыбался. Регина поначалу пыталась обращаться к нему с просьбами, но поняла, что он ни слова не понимает по-английски. «Да, принцесса!» – откланивался он в ответ на любую фразу и исчезал. И сразу же к ней в номер звонили из рецепции, нежный девичий голос интересовался, чем нужно помочь мадам.

- Они приезжают сюда на заработки из Малайзии или Таиланда. Что ты хочешь, он всю жизнь прожил в какой-нибудь Богом забытой деревне, какие там языки!

- А почему он называет меня принцессой? Тебя же он принцем не зовет?

- Кажется, мне он сказал «сир». Впрочем, я не расслышал. Наверно, снимающие этот номер могут показаться ему даже богами.

Из окон был виден почти весь Сингапур. Странный город, поднявший свои небоскребы над колониальными полудворцами и рядом маленьких старых домиков вдоль реки, похожий проспектами на все столицы мира, а задворками – на московские районы хрущевок. Нашедший в себе место для микро-Индии и микро-Китая, но неправдоподобно чистый, словно музейная экспозиция. Людный, но спокойный вечерами, днем Сингапур оставался совершенно пустым, будто вымирал для удобного просмотра туристами, топтавшимися на небольшом пространстве бухты между сэром Раффлзом «черным» и сэром Раффлзом «белым».

- Никакой он не банановый, и никакой не лимонный… – пробормотала Регина, осознавая обман.

- Как ты сказала?

Она объяснила, пропев по-русски.

- Да. Увы. Должен признать, что этот молодой лев уже загрыз своего отца. А что там дальше в песне?

Регина перевела, как смогла.

-  Александр Вертинский. В некотором смысле – русский шансон. Не помню точно, но, по-моему, он жил здесь в первые годы эмиграции.
Жан-Батист загрустил.

- Значит, он видел настоящий Сингапур, с которым ты, увы, уже не познакомишься. Раньше весь город был огромным портовым рынком. С запахами и мусором, борделями и опиумными курильнями.

- А сейчас нет опиумных курилен?

- А сейчас даже за намек на это – смертная казнь.

- Ну, вот. Навели порядок, стало быть.

- Да, – согласился Жан-Батист, не меняя выражения лица.

- Ты недоволен? Исчезновение опиума и борделей так огорчило тебя?

- Не знаю. Конечно, мы, европейцы, хотим видеть в Азии совсем не то, что Азия видит в себе сама…

- А ты не знал этого? Я хочу сказать… Послушай, вот что я хочу сказать: когда вы придумываете себе других, русских или японцев, когда вы представляете их себе прекрасными или отвратительными, ну, словом, такими, как вам удобно когда нужен образ в сюжете романа, неужели вы настолько глупы, чтобы верить в собственные фантазии о них? Понимаешь, о чем я? Предположим, нужен персонаж, а вместо того, чтоб его описывать и объяснять каков он есть и почему, достаточно бывает сообщить о нем, что он – русский дикарь из Сибири или уроженец центральной Африки, или китаец, что ли. Национальность – как знак. Предполагается, что читатель все остальное поймет без лишних слов: как этот тип тайком варит на своей парижской кухне яд кураре или выпивает бутылку водки одним глотком, чтобы согреться голым в сугробе. Разве не так? А если нужна красивая и таинственная девушка, значит она – азиатка. Я не права?

- Возможно. Даже, скорее всего, права, – Жан-Батист растерянно улыбнулся. – Я – как все. Я люблю таинственных азиаток. И сейчас у меня такое чувство, будто вместо прекрасной загадочной девушки, которую я ожидал увидеть, обнаружил перед собой не менее загадочного убийцу со стальными мускулами и глазами.

На малайских и таиландских островах Жан-Батист показал жене «уходящую» Азию. В прибрежных отмелях, отвоеванных у мангровых зарослей, на обочинах непролазных лесов с гигантскими секвоями, цветными певчими птицами, змеями и летучими белками жалкие люди тоскливо вглядывались в лица пришлых иноземцев. Они ловили рыбу и жгли уголь в полусферических печах. Или просто сидели с худыми младенцами на руках в окружении детей постарше, босоногих и грязных. Они спокойно смотрели перед собой. Жизнь проходила мимо них как картинка в синематографе, ничем не задевая и ничего не меняя в их судьбе. Дети иногда умирали. Уголь увозили торговцы, чтобы доставить его в супермаркеты  Сиднея, Парижа и Лондона для барбекю. Звери, птицы, рыбы и заросли оставались на месте. На островах строились дорогие отели. Виллы на сваях в индокитайском стиле походили на местные жилища не больше, чем «Боинг» на этажерку братьев Райт.

- Прекрасная и загадочная азиатская девушка могла быть отчаянно несчастной. Но именно это вас в ней не интересовало, – сказала Регина мужу. – «Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись никогда».

Была ли несчастной или, напротив, счастливой кореянка по имени Лиан, Регина так никогда и не узнала. Она лишь однажды видела ее среди белых камней взбирающегося на гору кладбища. До самой ли смерти Жан-Батист утолял свою страсть к восточным сказкам, или сама Азия всего лишь пришла оплакать его в образе одной из многочисленных возлюбленных – с того момента Регине уже было все равно. С сердцем Жан-Батиста умерла для нее и опиумная тайна Востока, как умирает во французском языке звучание иноплеменных имен.

Оставить комментарий







НОВОСТИ И ОБНОВЛЕНИЯ