ДВЕНАДЦАТЬ ЛУН (часть 2-я)

***

«Надо любить молодых королей!»- повторяла Регина слова Жан-Батиста. Надо любить молодых королей. Они несбыточны и прекрасны. Они умирают раньше, чем разочарование смогло бы вступить в права. Женщины оплакивают их и стареют в одиночестве.

Когда в Каирском музее Регина вглядывалась в золотую маску Тутанхамона, выбирая ракурс, свободный от бликов шлифованного золота, ей казалось, что юный царь напоминает Этьена. Впрочем, как и загадочный баварский король Людвиг, на Тутанхамона не похожий ничуть. Ей стало казаться, что она забывает его лицо. А смотреть фотографии, оживлявшие не Этьена, а память, не хватало сил.

***

К занятию Регины фотографией все домашние относились уважительно. Кроме совместных семейных путешествий, она частенько ездила «поснимать». Хорошие снимки были сделаны ею при посещении родового замка в Пьемонте. С этим замком дела обстояли сложнее некуда – Регине так и не удалось понять, кому же он принадлежит: семье или Итальянской Республике? Ясно было только, что все заботы по уходу за этим историческим достоянием целиком лежат на графских потомках, а вот продать его не возможно в принципе. «Как собственное имя», – пояснил Жан-Батист, будто этого было достаточно.
Регина приезжала в Пьемонт и с Жан-Батистом, и с Этьеном, но чаще всего – с Ксавье, в основном, когда поездки носили дежурно-деловой характер. Привезенные оттуда снимки Жан-Батист оценил – он был приятно удивлен тем, что она смогла увидеть и уловить дух места, обычно скрытый для постороннего взгляда.

- Кстати! – вспомнилось ему. – А те, из свадебного путешествия? Кажется, и там попадалось, на что посмотреть?..

Просмотр коробок, тут же доставленных Ксавье из библиотеки, занял остаток дня. Увы, пленки, по мнению Жан-Батиста хранились неправильно и отпечатки с них сделаны были кое-как, но посмотреть, действительно было на что. Даже ни малейшего преставления не имея о профессиональных уловках цветоизвлечения, Регина ухитрялась ловить специфическую палитру в ее натуральном виде. На осенних снимках воздух загустевал рыхлыми оттенками, смертельная бледность желтых листьев уступала сырому трагизму сохнущих коровьих шкур. Камни старинной кладки крошились на глади глянца, до значительности высушивая лицо, возможно, вполне благополучного старика-туриста.

Жан-Батист то довольно цокал языком, то качал головой раздосадовано.

- А, пожалуй, можно сделать выставку, – то ли удивился, то ли спросил он сам себя, наконец.

- Да! – согласился Ксавье, слишком поспешно и слишком горячо.

Жан-Батист, секунду помедлив взглядом на лице юноши, перешел к практическим рекомендациям: пройтись внимательно по снимкам сингапурским и пока еще продолжать работать было просто необходимо – для полноценной выставки материала явно маловато. Дальше – нужно начинать работать профессионально, самодеятельность одаренных натур – одно из главных зол в мире. Есть хорошие книги по мастерству и еще… да, пожалуй, стоит созвониться с одним давним приятелем, он сможет научить некоторым необходимым вещам. И тогда, может быть уже через три-четыре месяца, можно будет заняться устройством выставки. В мечтах он уже перебирал известные галереи из числа самых заметных, прикидывал, кому заказать анонсирующие статьи, а кого пригласить дать отзывы… Не более чем через четверть часа шкура неубитого медведя представлялась уже вполне выделанной и готовой производить впечатление на бомонд, хоть приглашения рассылай.

- А вам, молодой человек, я бы посоветовал не сдерживать свои восторги талантами моей жены. Женщины, правда, более ценят поклонение своей красоте, нежели уму и прочим качествам, но восхищение, в любом случае, влияет на них благотворно.

Притихший Ксавье медленно розовел под заинтересованным взглядом мадам. Она понимающе улыбнулась.

- Граф шутит. У него скверная привычка забавляться, смущая других.

Отчасти так оно и было. Жан-Батист, возможно неосознанно, поддерживал свое личное любовное чувство к Регине тем вожделением, которое ловил во взглядах посторонних мужчин. Зная наизусть, какими уловками ее прирожденное хищное кокетство пожирает очередную жертву, он обожал этот процесс наблюдать.

Впечатление первых минут могло быть разным: кто-то ошеломленно застывал и немел от неожиданной красоты молодой графини, кто-то спокойно и цинично оценивал, большинство обозначало лицом и фигурой известную заинтересованность. Никто, разумеется, не оставался совсем безразличным.

Дальше шла игра первых трех улыбок Регины. Вот уж улыбаться она умела искренне, будто широко раскрывая всю душу навстречу собеседнику, у которого не оставалось шансов сохранить безучастность. На этой стадии, по определению Жан-Батиста, в любом мужчине загорался робкий огонек.

Безусловно, тоже замечая это, пусть не умом, но всей натурой, Регина тогда слегка тушевалась, словно бы мягко отступая, словно бы не желая никакой своей женской победы. Это действовало безотказно: через десять-пятнадцать минут несчастный уже ровно настолько верил в собственную неотразимость, что позволял себе увлечься наступлением.

Дальнейшее происходило постепенно и неминуемо. Регина совсем складывала оружие, безошибочно угадывая свою уже полную власть над жертвой и смиренно винясь в том уроне, который нехотя нанесла живой человеческой душе, совсем не нужной ей в качестве трофея. А уловленный в нечаянные сети как раз в это время взлетал искрой над пожаром собственного сердца, и взор его туманился вожделением.

Сколько бы раз ни повторялась эта мистерия, Жан-Батист находил в ней истинное удовольствие, иногда только задавая себе вопрос: насколько бессознательным или, напротив, осознанным было поведение Регины? Любой ответ никогда не подтверждался до конца.

***

Влюбленность в хозяйку деревенского мальчика Ксавье Жан-Батист мог бы и не заметить – не та высота для полета сверхзвукового лайнера. Но Регина, все чаще оставляемая мужем в одиночестве, даже без Этьена – уже школьника, находила общение с секретарем все более приятным. Юноша, можно сказать, вполне был хорош собой, и, что тоже важно, казался несправедливо несчастным – женское сердце не пропускает таких сочетаний. Часами она теперь болтала с ним обо всем на свете, уже не чувствуя препятствий в своем французском. Восторженные глаза Ксавье теперь сопровождали ее по жизни. Иногда он словно бы застывал, опуская взгляд – для Регины не было тайной, какие чувства в это время смерчем кружили его бедную голову.

Розарий зацвел. Регина думала о том, стоит ли ждать возвращения Жан-Батиста и Этьена еще целую неделю здесь, в Монако, или съездить куда? И не развлечься ли сегодня вечером в Монте-Карло, а может, просто прогуляться в Экзотическом саду? Жара одолевала ленью, никакой деятельностью себя занять не хотелось. В руках Регина держала давно открытую на одной странице книгу, а вслух болтала что-то о навязчивости запаха роз и еще что-то: слова слетали с губ, в голове не отметившись.

Ксавье, казалось, понимал в эту минуту только про розовый дурман, но дышал он близостью Регины, опьяняясь каждым вдохом. Он и сам не понял, почему опустился на колени перед скамейкой, взял ногу Регины и начал пальцем стирать пыль с переплетенных белых ремешков ее босоножки, с перламутрового лака ногтей. Регина замолчала, рука ее сама потянулась к его голове. Ксавье прижался к этой руке щекой, потом губами, беззвучно шептавшими имя.

- Ксавье! – опомнилась Регина. – Не надо…

Но больше ей было нечего сказать.

К приезду Жан-Батиста ей удалось убедить себя, что ничего, в сущности, не произошло.

Но плоть не полностью подчинилась в этом рассудку, плоти не было никакого резона отказываться от утоления извечной жажды новой нежностью. И только сейчас стало заметно, что совсем недавно Регина казалась чуть ли не сохнущей от жары и скуки. Теперь же, как после долгожданного ливня жаркий полдень, она источала в пространство манкий призыв, обманно притворившийся ароматом садового розария. В глазах ее, кроме того, дрожали те самые зеленые искры. Метаморфоза, словом, не могла остаться не замеченной.

- Наша Регина сегодня что-то особенно хороша, ты не находишь? – спросил Жан-Батист сына, все еще теряясь в поиске благотворного источника.

- Регина – всегда самая красивая! – довольно заметил Этьен.

- Ты, наконец, вышла из затворничества в наше отсутствие? Неужели, решилась играть?

Регина ответила отрицательным жестом.

- Напрасно. Чем же ты занималась?

- Так. Читала.

- Надеюсь, по-французски?

- Пыталась. В том числе. Знаешь, увы – мне это недоступно. Кроме, разве что, стихов. Перечитывать классиков, вроде бы и смысла нет, а современные меня раздражают лапидарной уличной фразеологией. Если уж на то пошло, Ксавье иногда выражается куда интереснее.

Произнося имя Ксавье, Регина незаметно для себя поддавалась тому постоянному опьянению, что всегда связывает тайных любовников, заставляя их невольно выдавать себя.

- Ну-ну. Что ж, тетя Амели останется в восторге от твоей манеры изъясняться языком девятнадцатого века. Только, прошу тебя, не вставляй в разговорах с ней фразочек от Ксавье. Только с ней, с остальными – сколько угодно. Сойдет за оригинальность.

- На что ты намекаешь? – Регина неосторожно взволновалась.

- Ни на что, что можно счесть оскорбительным, уверяю тебя, – Жан-Батист с удивлением отметил, что где-то здесь – «горячо».

- Ксавье, конечно, недостаточно образован, но разве это позволяет считать его человеком низкого сорта?

- Разумеется, нет. К тому же, его образования вполне хватает, чтобы писать без ошибок.

- По-твоему, только в этом его предназначение?

Жан-Батист молчал не меньше минуты, хотя совсем перестал жевать, даже отложил прибор.

- А в чем, по-твоему?

Это была ошибка. Та самая, тривиальная ошибка, которой увлеченные женщины совсем не замечают, выдавая себя уже с головой. Не чувствуя и не понимая этого, поскольку неопытные чувства всегда заняты единственным переживанием, Регина продолжала разговор.

- Ксавье одаренный мальчик. В нем впечатлительная натура, но обстоятельства жизни не позволили ему развиться. Он с детства работал на ферме отца, а сельский труд, между прочим, не оставляет времени для тонкостей в образовании. Он и сейчас вынужден работать, всего лишь для продолжения своей учебы. Тебе не приходило в голову, что не всем хватает денег на жизнь? Допустим, он не эстет, его не научили различать постмодернистские нюансы современного искусства. Ну и что? Порой они того и не стоят. Зато, он многое понимает, и многое способен восполнить своими природными качествами. А насмехаться над его происхождением – недостойно.

Все время, пока она говорила, Жан-Батист смотрел на Регину в тяжелеющем раздумье. Потом еще помолчал и предложил Этьену, давно уже поочередно переводящему туда-сюда недоуменный взгляд, пойти к себе и созвониться с учителем музыки насчет уроков на неделю вперед.

- Регина, – начал Жан-Батист, когда Этьен удалился. – Среди тех, с кем тебе приходилось общаться, попадались люди действительно совсем незаурядные. Боюсь ошибиться, поскольку специально не замечал этого, но, кажется, все когда-нибудь бывали объектом общих шуток. Никто из нас, видишь ли, не назначен священной коровой и у всех есть недостатки, которые вполне позволительно находить забавными. Разве не так? Позволь узнать, ты именно бедность считаешь индульгенцией или крестьянское происхождение Ксавье?

- Оставь в покое его происхождение! – вспылила Регина. – Я тоже не могу похвастаться предками с девятого века! И мне надоел этот пренебрежительный тон аристократа, поучающего неразумных плебеев!

- Дорогая, это потомки будут не у каждого, а предки, уверяю тебя, были у всех.

Регина схватила со стола чашку и швырнула ее прямо в лицо едва успевшему уклониться Жан-Батисту. Чашка разбилась о раму портрета одного из прадедушек.

- Тебе нужно сейчас собрать здесь всю прислугу, или обойдемся без Ксавье?

Регина прикусила губу и молча заплакала. Жан-Батист раздосадовано выдохнул утробное «ох!» и закрыл глаза и лоб ладонями, упершись локтями в стол.

- Так! Понятно…

«Что – понятно?!» – хотела выкрикнуть Регина, но слезы перекрыли путь словам.

Привыкнув к ее спокойному, даже безразличному иногда отношению к сексу, Жан-Батист забыл о том, что хорошо и давно знал: как легко это безразличие и спокойствие нарушается любым новым чувством. Скука привычки иссушает женщин, тем сильнее, чем сами они незауряднее. Любящие жены увлекаются проходимцами, королевы – юными пажами… Даже Пьемонтский замок знал, верно, сотни таких историй. Регина нуждалась в поклонении, нельзя было позволить вырасти в ней жажде ответа на него.

- Прости меня! Это я виноват! Мне давно надо было сообразить, что тебе одиноко. Прости меня, любимая! – он потянулся к ней, будто хотел сократить расстояние. – Не плачь! Пожалуйста, не плачь!

Регина, спохватившись, вытерла слезы, но ничего не отвечала. Она недоумевала, как из ничего мог случиться такой ужасный разговор и что именно понял Жан-Батист благодаря ее постыдной глупости.

- Ничего не говори сейчас! И вообще никогда больше об этом не говори. Ничего не было! Ксавье пусть уедет. Дай ему денег на учебу и пожелай удачи. Надеюсь, он не болтлив и не окажется одним из тех, кто делает себе имя на продаже светских сплетен газетчикам, – Жан-Батист подошел и поднял жену за плечи, прижимая к себе. – Ты ошиблась, родная. Это от тоски. Мальчик этот – пустой. Ты придумала его, наполнила его образ собственным содержанием. Тебе надо любить молодых королей – гениев и героев, а не тех, для кого встреча с тобой останется единственным стоящим событием всей жизни.

Уткнувшись мокрым носом в ключицу мужа, Регина прижалась к нему изо всех сил, чувствуя как большие и теплые ладони укрывают и защищают ее. «Забыть! Все нужно скорее забыть!» – сказала себе Регина, но неожиданно вспомнила в тот самый момент, что уже несколько раз мелькало в разговорах имя некой кореянки Лиан.

И будто бы даже один из приятелей Жан-Батиста, говоря о ней, явно намекал на что-то. Собственно, на что? По какому поводу ее муж может проводить время с девушкой азиатского происхождения? И точно ли так на самом деле звучит имя кореянки? Впрочем – отчасти успокоилась она – пожалуй, это хорошо, что Жан-Батист не произносит его иначе, в родной транскрипции.

  Двенадцать лун.rtf (1,8 MiB, 2 870 скачиваний)

  Двенадцать лун.fb2.zip (716,4 KiB, 2 091 скачиваний)