ДВЕНАДЦАТЬ ЛУН (часть 3-я)

Одно время, еще до Синая, Этьен взялся донимать ее: почему да почему, Регина, ты не любишь свою страну? Сначала она отговаривалась чем-нибудь, вроде: моя страна – Франция, но Этьен не отставал. Однажды ответила уже полусерьезно, что вообще не уверена, что страну можно любить.

- …Хороший встречный вопрос есть: «как теперь любить Россию, с Нахичеванью или же без нее?»

- С чем? Что такое «Нахичевань»?

- Местность на Кавказе. Цитата. Это о том, что территорию любить невозможно.

Этьен задумался.

- Но, может быть, дело не в территории? Может, у страны есть душа? Или лучше – образ. Может, его надо любить?

- Что значит «надо любить»? Разве любят потому, что надо? А образ?.. Может и образ. Но образ Советского Союза мне никогда не нравился.

- Почему?

- Ты спрашиваешь просто так! – Регину зацепило. – Ты знаешь прекрасно, почему!

- Не сердись. Я понимаю. Но все прекрасное, что есть в идее социализма…

- Ничего прекрасного нет в идее социализма! Это – гадкая, пошлая идея, которая могла родиться только в головах завистливых людей с убогим воображением!

- Прости, я забыл, что ты не умеешь относиться к этой теме спокойно.

- Эй, юноша! Ты, кажется, пытаешься меня обидеть?!

- Регина, послушай! Я попробую сказать иначе: согласись, идея равенства – разве она плоха?

- Отвратительна!

- Но, Регина! Ты несправедлива!

- Еще одна отвратительная идея – справедливость!

- Ты не даешь мне сказать ни слова! Так нечестно!

- Я научилась этому у наших коммунистов! Притом, я – плохая ученица. Они проделывают это виртуозно. Они заткнули рот всей стране. И многие до самой смерти не успевали сообразить, что с ними произошло. Я ненавижу их! Ненавижу! И не могу говорить спокойно, ты прав. Может, когда-нибудь я тебе расскажу. Не про лагеря и прочие ужасы – это ты прочтешь. В конце концов, я там не была. Но кошмар моей страны в том, что окончанием мучений ничто не заканчивается. Люди думали – все, раз выпустили на свободу, значит можно жить. Нельзя! Нельзя, понимаешь? Там можно жить только одним способом – унизительно! Понимаешь? Унизительно просыпаться, унизительно работать, после работы унизительно покупать продукты, унизительно съедать вечером всю эту кормежку и унизительно спать. Потому что приснится тебе обязательно недоступная мечта. Самая пошлая в своей недоступности мечта! Например, что ты достал головку сыра, случайно, почти обманом! И ты будешь плакать, проснувшись! Как моя бабушка.

Регина замолчала. Какая она красивая, думал Этьен, даже когда злится. И это наблюдение, конечно, записывалось им в пользу России. Отец говорит, что Регина и такие, как она, травмированы советским прошлым и потому необъективны. Похоже. Как она сказала про бабушку и сыр – ей больно! Регина, помнится, прокомментировала слова отца таким образом, что это он  и ему подобные травмированы либерализмом. Да, кажется, примерно так. Но отец говорил спокойно, а Регина горячится, стало быть, объективность на стороне отца. Или нет?

- Россия, все-таки – не Советский Союз, разве не так? – на всякий случай возразил он.

- Ох, ну что ты знаешь о России? Ты вообразил себе страну населенную сплошь Чеховыми и Достоевскими, русским балетом, и художниками «Мира искусства». Тебе показалось! Обычные люди там живут. Есть хорошие, есть злые и гадкие. Учти, к тому же, что там все достойное целый век истреблялось. Вот, война была… Бабушка моя говорила: как думаешь, кто первый погибал? Смелые. Лучшие. Так случается в истории – естественный отбор наоборот. А если ты считаешь русским князя Ивана, то не забывай, пожалуйста, где он родился.

- А Прокофьев? – подыскал Этьен новый аргумент, не желая сдаваться.

- Хорошо. Можешь любить Россию и всех русских как своего Прокофьева. Но столкнешься потом с нашими оттуда – я тебя предупреждала! Будешь разочарован.

- Я уже, кажется, столкнулся с одним человеком оттуда, – хитро улыбнулся Этьен. – Или я не прав?

***

Август, предупреждали ее – нехороший месяц для России, обязательно надо ждать неприятностей. Советовали не приезжать. А причины назывались столь метафизического характера, что Регина терялась. С ума, вроде бы, сходят поодиночке. Или это – коллективный психоз? Вроде публики на концертах «Биттлз», или женщин, тянущих руки к фюреру.

Она знала, помнила – здесь никто не способен был поверить ни в Бога, ни в чертей, хотя последних видеть многим доводилось лично, ввиду широко распространенного в народе синдрома алкогольной интоксикации. Очевидно, годы перемен и испытаний помрачили умы бывших сограждан. Чертовщина в них бурно разрослась и выпустила неожиданно диковинные соцветия.

Помнится, первой Регину огорошила бывшая сокурсница Оксана, визита вежливости к которой тогда избежать не удалось. («Удалось бы! – укоряла себя Регина, – если бы не любопытство! Зачем поехала, чего ожидала?») У той под иконами лежал камень, и Регина просто так спросила, что, мол, за камень, откуда, предполагая ответом любые паломнические, теперь и – туристские места.

Оксана  же испустила многозначительный стон: «О-о!!!» И опрокинула затем на гостью вдохновенную смесь фантастической абракадабры с придыханием: один ее знакомый – контактер, сильно продвинутый в духовном плане! С тех пор, как в восьмидесятом году его ударило молнией, сенсорные способности в нем активизировались и стали расти. Теперь он уже буквально видит руками сквозь стены, а подошвами ног чувствует все на два метра под землей. Поэтому космический разум отобрал его, как проводника, и передает через него информацию землянам. Такие люди есть еще, но их мало. Они находятся под особым контролем и в других странах служат тайными советниками правительств. И только у нас, как всегда, этим пренебрегают. Но скоро, очень скоро все станет на свои места! А камни – инопланетные и заряженные энергиями высшего разума. Их всякий раз оставляют ему гуманоиды, для поддерживания физического канала связи.

От неожиданности Регина захохотала, но осеклась, найдя хозяйку пришедшей в священный трепет на грани ужаса. Может, от смущения, но скорее – по инерции, заставляющей нас предполагать в людях долю здравого смысла, Регина проговорила первое, что на ум пришло.

- Оксана, прости меня – что ты несешь? И разве этому место под иконой Христа?

- Региночка, что ты! Только темные люди, буквально воспринимающий церковные сказки не знают, что Иисус был одним из них!

- Из кого, извини? Я не поняла?

На все дальнейшие разъяснения Регина произнесла мысленно: «Прости, Господи!», искренне пожалела, что «особый контроль» всем не обеспечишь, и занялась придумыванием повода поскорее ретироваться. На прощание ей еще пришлось кое-то узнать о своей карме и астральном теле, а неведомые «зашлакованные чакры», как дурной сон, преследовали ее всю обратную дорогу.

Напомнив себе, что Оксана и в девушках никому не казалась умной, Регина успокоилась. В конце концов, и в Париже ей часто попадались разного рода экзальтированные оригиналы – отклонения в людской природе неизбежны, а молния – так совсем серьезный аргумент.

Уже на следующий день пришлось признать, что не так все просто объясняется. Неожиданно о чакрах упомянул Марк – человек военный и, кажется, вполне здоровый, принятый на службу с хорошими рекомендациями. Слава Богу, выяснилось, что знакомство Марка с названным предметом носит вполне прикладной характер. Занимаясь на тренажерах, он делает дыхательные упражнения, которые концентрируют, расслабляют – и все прочее в этом роде. Девушки на рецепции вполголоса обсуждали чью-то порчу и сглаз. Все читали гороскопы. По телевизору показывали потомственных колдунов, шаманов, кстати, и контактеры там появлялись тоже.

Отдельно отметив, что, кроме терминологии новой мистики, она совсем не знает современного сленга и многих, теперь общеупотребимых, слов, Регина пришла к выводу, что уже не говорит на языке своей страны. Тогда она стала читать газеты и прислушиваться к разговорам. И ей понравилось. Не то, чтобы все понравилось в России – совсем нет. Но теперь ей до всего происходящего здесь было дело. Увозя Марка с собой на Синай, она уже знала, что скоро вернется. И мистические предостережения насчет августа никак на нее не подействовали.

Все правильно. Сентябрь оказался куда страшнее.

Да уж, в России любая дурная мистика имеет шанс реализоваться с лихвой. Но если оставить ее, как и следовало бы, на промысел Божий и посмотреть вокруг? Все нарывы вызревают загодя, ничто не происходит без причин и на пустом месте. Но внимательному стороннему взгляду в России все представлялось таким больным и неправильным, что дальше некуда.

Остынь, сказала себе Регина. Не может быть жизнь целой страны безнадежной, город не стоит без праведника. Так, все-таки – с Промыслом? И никак иначе не разобраться? Только что на глазах у всех возник ниоткуда новый «почти президент». Мало того – этот непонятный человек всем понравился. Регина готова была признаться, что и ей тоже. Откуда это? Зачем? И почему?

Ей вспомнился один разговор с Захарией, о том, что мир заблудился в неведении своей погибели, а Россия только на пороге блужданий. Так в какую же сторону она сейчас сделала шаг?

«О чем я думаю?!» – спохватилась Регина в неизвестном часу ночи, не найдя сна ни в одном глазу. Действительно, какое ей должно быть дело до неисповедимых путей своей бывшей Родины, которую Этьен безуспешно уговаривал ее полюбить? Что за причина – не спать и морочить свою голову бесполезными размышлениями? Разве она не решила, что дом на берегу Красного моря и память, сохраненная в нем – единственное, что ей необходимо? Какой же смысл думать о том, что от тебя никак не зависит и к чему ты не имеешь и не будешь иметь законного отношения? В самом деле, ну кто спрашивает мнения французской гражданки о российских делах? Не смешно ли настолько всерьез обеспокоиться ими?

О, сколько вопросов! Надо бы посмеяться над собой. Но ответов, как ни крути, нет. Может, и не смешно. Может, она еще ничего не решила. Может, и любовь к России не такая уж нелепая вещь, раз Этьену так не казалось. Но главное – может, и стоит думать о том, о чем не думать не получается. А что из этого выйдет – посмотрим.

Наутро Регина готова была отнестись к своей ночной горячке иронически. О, судьбы России, судьбы России! Отчего вы веками не даете спать спокойно личностям праздным и не обремененным заботами о хлебе насущном?! У нее, когда-то советской девушки, не водилось до поры никаких интеллигентских комплексов насчет страданий обездоленных частей человечества. Пошлая мужская привычка под водку до рассвета рассусоливать глобальные проблемы ее всегда откровенно раздражала. Так что же теперь? Или это – возраст? Или это, все-таки – страх, опутавший всю Москву после взрывов – страх проснуться в аду?

Марк что-то бурчал за завтраком, что, мол, нашли время приехать, мол, люди – отсюда, а мы… Видимо, и его сон не был крепким. Холодные сентябрьские ночи, пожалуй, всей Москве не давали покоя.

- Всем бежать? – проговорила Регина в задумчивости, – Нельзя же всем бежать.

И только под удивленным взглядом Марка сообразила, что этими словами невольно соединила себя со всеми, кто живет здесь. Так, будто это было совсем естественно. Будто и не существовало никогда никакой разницы между нею и жителями панельных домов с крысами в сырых бесхозных подвалах.

- Не будем поддаваться страху, – сказала она, обращаясь уже к Марку, и, вспомнив тот разговор с Этьеном, добавила, – В конце концов, это – унизительно!

***

Называвший себя мусульманином по рождению Захария, исповедовал, между тем,  неизвестную Регине религию, больше походившую на каббалистическое учение с изрядной примесью представлений буддистского толка. Сам он не склонен был ничего пояснять, но с уважением относился к суфизму и мог произносить «Аллах Акбар!», ничего не прибавляя к тому про Магомета.

Глупейшим образом изображая наличие важных, требующих обсуждения и решения проблем, Регина уговорила тогда Захарию организовать встречу с шейхом Аманом. Захария молча морщился и энтузиазма не проявлял.

Прошел месяц. Регина решила про себя: не вышло, и – к лучшему. Но однажды Захария, отводя глаза, сам начал разговор. Шейх – слишком важный человек, он пребывает в уединении с Самим Аллахом. Ему не с руки беседовать с женщиной о чем бы то ни было. Но он согласился. Правда, пришлось приукрасить кое-что. Например, Захария представил дело так, что Регина в европейском обществе имеет статус весьма родовитой принцессы. (Кто бы понял, что бы это значило?!) Что у нее есть влияние на высоком политическом уровне. Что вопросы, которые ей необходимо задать шейху, возымеют последствия, чуть ли не в глобальном масштабе.

«Ты  сошел с ума!» – подытожила Регина, навсегда отрекаясь от столь преступного по масштабам лжи намерения.

Но через несколько дней Захария напомнил о договоренности, достигнутой  с таким трудом, а вопросы прожигали сердце насквозь и уже прорывались наружу в виде вполне оформленном. Регина решилась.

- Когда войдем, и он предложит сесть, ты можешь сесть. И угощения ешь, можно, – напутствовал Захария по пути.

- Что за церемонии у бедуинов? Всегда это можно, насколько я знаю!

- Шейх Аман – не обычный бедуин. Он среди всех шейхов – как святой! Я сказал ему, что ты дружишь с настоятелем Святой Екатерины, что он принимает тебя за столом.

- Захария! Про английскую королеву ты ничего не соврал? Зачем это?!

- Английскую королеву он не знает. А настоятель – тоже уважаемый шейх. Его мнение значит много. И еще. Не говори ничего ему прямо в лицо неприкрытым ртом. Только склонив голову и прикрыв рот платком.

Разговор не начинай, жди, пока заговорит он.

Про платок Регина сообразила, взяла. Но уж очень много сложностей – она робела, как школьница и уже сомневалась в оправданности своей гусарской выходки. Все время пути она потратила на совладание с собой.

Жилище шейха Амана выглядело бедным лишь снаружи. На краю маленького горного оазиса, в неказистом строении из бетонных плит со спутниковой антенной наверху обнаружилось убранство восточного дворца. Дорогие ковры укрывали диваны, стены и даже потолок. Шейх, сидевший в центре, встал для приветствия входящих и с поклоном указал на место справа от себя. Регина, пропустив вперед Захарию, села.

Женщины внесли и расставили на столе блюда и, к удивлению Регины, перед ней одной положили вилку и нож. Регина, не имея пока возможности спросить Захарию о значении такого жеста, рассудила сама и обозначила свою благодарность шейху поклоном. Тот в ответ улыбнулся и тоже слегка кивнул. «Кажется, угадала» – довольно отметила она про себя.

В молчании прошло не меньше получаса. Наконец, шейх заговорил.

- Шейх благодарит тебя за то, что ты захотела через разговор с ним прикоснуться к Истине, – перевел Захария.

- Теперь я должна спросить? – поинтересовалась Регина.

Захария подтвердил кивком.

- Тогда сам придай моему вопросу достойную форму, я теряюсь. Спроси, все ли мусульмане теперь будут воевать против христиан, и какой у этой войны, по его мнению, должен быть конец?

Захарию ее вопрос, кажется, разочаровал, но он, подумав, перевел и выслушал ответ. Регина ждала.

- Шейх сказал, что людей пророка Исы на свете мало, мусульмане почти нигде не встречают их. Монахи Святой Екатерины – не в счет, люди Пророка охраняют их.

- С кем они воюют? – уточнила Регина, чуть погодя, не вполне уверенная в своем праве настаивать.

- Верные Пророку пресекают пути дьявола, – был ответ.

Проклиная собственную самонадеянность, Регина в растерянности соображала. Но шейх, видимо расценил ее молчание по-своему и продолжил.

- Заблудшие в неведении давно сбились с путей пророка Исы. Грех владеет ими. Дьяволу служат они. Но не умеющий достойно жить, не утрачивает права на достойную смерть. Смерть воина возвращает его душу к Творцу. Смерть мученика освобождает его от власти мелких прегрешений. Люди Исы знают это и не страшатся. Люди неведения подобны животным: они бессмысленны, их пользу знает пастух.

- Значит, я права? Конца этой войне не будет?

- Это – еще не война. Война будет. Она разгорится к концу времен.

Регина сидела, опустив голову. Мысли ее нестройно собирались в весьма неутешительных выводах. Бедуины ни с кем не воюют. Но он знает, о чем говорит. Он прав. Она и сама догадывалась, что даже самые ужасающие события – еще не война. Война – это когда уже нет возможности оплакивать отдельные жертвы. Война – огромная мельница, все сотрется в ее жерновах. Не только люди и города – вся жизнь в мелкой канве привычек, обычаев, радостей и огорчений. Ничего не останется. Так уже было. Уходящий век все показал имеющим глаза и уши. Война проверит образ жизни на прочность, а у Регины не было никаких иллюзий в отношении прочности пресловутых «общечеловеческих ценностей», в отношении того образа жизни, что ей самой был не чужд в первую очередь.

- В моей стране взрывают дома. Там погибают спящие дети. Человек – не животное. Он сам должен решать, кому служить. Если бы Бог хотел, Он бы вмешался Сам. Кто позволяет другим смертным присваивать себе Его права?

Неизвестно, насколько точно перевел сказанное Захария, но на это раз шейх молчал долго.

- Все вершится по воле Его. Меч Творца уже занесен над миром. Дело праведника – молиться и спасать ближних. Дело сторожевого на башне – бить тревогу. Дело воина – воевать. А дело женщины – рожать детей.

Последнюю фразу Захария произнес не сразу. И еще добавил, немного погодя.

- Он сказал еще вот что: бездетными становятся женщины у заблудших народов. А женщины, рожающие много – рожают победителей, – закончив, Захария смущенно отвел глаза.

Регине оставалось попросить Захарию высказать все подобающие благодарности и должным образом откланяться. Шейх выслушал и на прощание произнес тоже нечто весьма пространное. Захария, снова задумавшись, перевел.

- Шейх еще благодарит тебя и желает твоей душе мира. Но он еще просил передать тебе: за несовершенный грех Аллах не карает. Тебе не надо казнить себя мыслями и искать спасения там, где его нет.

- Что это значит?

- Я не смогу переспросить. Шейх читает в твоем сердце и не станет разъяснять для моих ушей.

***

- А Наталья Андреевна умерла. Позавчера похоронили, – юноша, почти подросток, несколько секунд оценивал стоящую перед ним Регину, – А вы – та самая гостья из Франции? Проходите! Я Олег, ее правнук. Младший. Цветы, вот, полить зашел.

Регина прошла в пустую кухню. На чистом столе лежала зажигалка-пьезо. На подоконнике – коробка конфет, одна из привезенных ею в прошлый приезд.

- А где же цветы?

- Там, в комнате.

На раскладном диване был сложен плед и небольшой стопочкой одежда покойной. Рядом с диваном на стене Регина обнаружила те самые фотографии в рамках: дети, Молотов, Якир. Колоритный еврей – видимо, муж. И портрет, что поместился когда-то в чемодан. Тридцатилетняя Наталья Андреевна была очаровательной блондинкой. Очевидно – натуральной. Волнистые ее волосы светились глянцевыми бликами, а глаза – счастьем. Какого цвета были ее глаза тогда? Старость не сохранила его.

- Можно я возьму у вас этот портрет? Ненадолго? Верну, только сделаю копию?

- Ну, вообще-то… – мальчик засомневался, – Ладно. Берите, только оставьте мне свой телефон. Это ее единственный портрет. Вам нужно для того французского родственника, да? А кто он?

- Племянник ее первого мужа.

- Первого мужа… Надо же! У бабули, оказывается, был первый муж!.. Он погиб, да? Значит, все правда? И про Врангеля? И про Деникина? И что папа был белый полковник?

- Все правда.

- Ну, блин, старики протупили!..

- Кто?

- Дед! И отец с дядьками. И я тоже. Она мне как-то сказала, что гуляла однажды в Царском Селе с наследником. И это правда?

- Возможно. По возрасту – вполне. Она его всего на год старше.

- О-па! А я думал, у нее голову сплющило от сериалов. Вот, блин!.. А вы что-нибудь еще знаете? Может, этот родственник рассказывал?

Регина отрицательно покачала головой.

- А кто знает? У кого можно спросить?

Действительно, у кого теперь можно спросить. Как развязывались атласные ленты круглых шляпных коробок и сладко пахнущих квадратных, с рахат-лукумом от Елисеева? Чем дышала вытоптанная южная украинская степь в двадцатом году? Как в неубитых телах, еще помнивших мечтательную роскошь начала века, прорастала робким стебельком новая жизнь? Чем заполняла она могильную пустоту выдохшейся  бесконечной войны? Войны, перемоловшей четыре империи – кто теперь помнит ее? Кто помнит, был ли человеческим именем назван мальчик, не проживший недели, сын поручика Алексея Семилетова? Мальчик этот, отец и дед его, гордые честью офицеры, солдаты в ветхих гимнастерках, комиссары в кожанках, лихие махновцы и все прочие люди, убитые, убежавшие, брошенные или потерянные – все, наконец, обратились в прах. Никто из них, уехавших или оставшихся, не смог вернуться в свою Россию с дворцами балерин и огромными квартирами доходных домов.

- К сожалению, юноша, когда-нибудь умирает последний человек, у которого можно было спросить. А теперь – все. Она умерла.

***

- Нет-нет, Регина, в России мы говорим по-русски! – захохотал, сверкнув черными глазами, князь Иван.

- Мой школьный французский тебя смущает, я помню.

- Бог с тобой, он давно вполне приличный, но здесь, в среднерусской природе звучит несколько ненатурально, согласись. Роскошная осень, совсем пушкинская! А как славно смотрится в такую погоду мой дом, не правда ли?! А зимой, в снегах – нет слов, как великолепно! Нет, замечательный дом, не скрою – горжусь плодом трудов своих! Так, слушаю тебя, слушаю, извини. Как я понимаю, у тебя разговор серьезный: ты переходишь на французский когда таишься. Как моя бабушка.

- Мне нужна помощь, Иван. Немаленькая. Нужна помощь всего твоего сообщества репатриантов. Не деньги, скорее – связи. Я писала тебе – есть идея, но не совсем понимаю, с какой стороны подступиться. Школы для мусульманских девочек. Здесь, в России, начать надо с чеченок. Отдельные школы, самое серьезное светское образование и гарантированное высшее. Для всех, для ста процентов без исключения. Лучше по европейскому стандарту.

- По европейскому?.. – он слушал обреченно-серьезно и кивал.

- Хоть по американскому. Но это нужно делать срочно, не пропуская уже это поколение. Если они вырастут тупыми мусульманскими женами, поздно будет. Только гарантированное высшее светское образование для ста процентов женщин! И все кончится через двадцать лет.

- Всего-то через двадцать? А мы тут ждем – не дождемся, – он продолжал кивать, как заведенный. Но она пропустила его иронию.

- Ты понимаешь, просто деньги здесь бессильны – нужно политическое решение. Вы имеете выходы на самый верх, я знаю. Мне нужно именно это.

На лице князя возникла мина несколько фальшивая – от неловкости и невозможности объяснений.

- Какие связи, Господь с тобой!.. Мы тут, мадам, сами на очень скромных правах. Работаем по мере сил. О лишних деньгах и речи нет – средств едва хватает…

- Иван!..

- Нет, ты не представляешь, как трудно все! Планы наши определены давно. И – слово чести! – все продумывалось, кажется, до мелочей. Но коту под хвост уходят большие средства, на всякие согласования и взятки (Прости, Господи!), дела останавливаются, иногда просто руки опускаются, поверь! А тут приходишь ты, а у тебя есть еще прекрасные идеи. Прости, на что они нужны? Идей много. Сил не хватает! – князь заметил, что глаза Регины застыли, и он тут же пожалел о своей резкости. – Я понимаю, тебя заботит что-то, душа не на месте. Хочешь – помогай нам, найдется и для тебя дело, не такие уж мы сектанты, как тебе кажется. Нравишься ты или не нравишься некоторым нашим – что с того? Я, может, тоже не всем нравлюсь.

- Может. Может, и ты кому-то не нравишься, но ты для всех – свой. А я вам чужая. Не ври, уж ты-то знаешь, что чужая.

Иван вздохнул и приподнял брови виновато. Ох, как тяжело, как тяжело бывает говорить с людьми, когда и врать нельзя, и правда так нехороша, что недостойна добрых дружеских чувств!

- Ну, да. Разве ты не знаешь почему?

- Знаю. Я советская. А советских графинь не бывает, да, Иван?

Он поморщился.

- Да не в этом дело!

- И в этом.

- И в этом, и в том… О чем ты думаешь? Как мировую историю повернуть? Эти вопросы здесь на кухнях спившиеся интеллигенты решали. Им хоть простительно – больше ничего не могли. А ты… На что тебе сто процентов мусульманских девочек, чеченские они или татарские? Война, я понимаю, разруха. Так хоть сказала бы: приют для сирот. Нет, ей сто процентов подавай! Худо им там, но у них матери есть…

- Их матери воспитывают свое подобие, Иван! В этой постоянной войне, таких же несчастных, неграмотных, не знающих нормальной жизни! Их выдадут замуж в пятнадцать лет, и они тоже будут рожать каждый год! – почти прокричала, перебивая его, Регина. – Как ты не понимаешь, что в этом все дело!

- И – Господь с ними, что тебе до них! А тут рядом, в Москве тысячи этих девочек и мальчиков, наших славянских нехристей, по вокзалам живут, воруют, проституцией занимаются! Седьмой кадетский корпус открываем – все капля в море. Малыми делами надо заниматься, Регина, малыми! Их много. На твой век хватит.

- Вот-вот! Будете по капле черпать море. А оно останется на месте.

- На то Божья воля, останется оно на месте или не останется. А ты в Бога не веруешь. В этом все дело.

- Глупости, ты знаешь, что верую.

- А! – махнул рукой князь Иван. – Не вера это. Понял я твою идею прекрасно. Образование, думаешь, мусульманкам рожать помешает? Моя жена Сорбонну закончила, ты знаешь. У нас пятеро детей. А ты? Посмотри на себя…
- Иван, это…!

- Что ты, что ты, не о том я! – Иван ужаснулся собственной неловкости и взял Регину за руку, чтобы обозначить, что все сказанное никак не влияет на его отношение к ней, что оно остается дружеским и теплым, как прежде, как всегда. – Я тебя больше двадцати лет знаю. Тогда еще я был моложе тебя. Теперь – наоборот. Ты хороший человек. Но веры в тебе нет. Раньше была у тебя семья, и ты жила этим – ладно, пусть. Но теперь их нет – горе огромное, нет спора. Но на что пошла твоя жизнь? Столько лет убиваешься, смириться не можешь, а это – грех! Он тебя и путает! Вот, идеями завиральными. Смысла для себя ищешь. Но не там, в пустом. А не хочешь поверить, что на все есть Промысел, даже если тебе он не открылся. Оттого ты и мучаешь себя, что исповедью душу очистить не можешь. Я хочу тебе помочь, но не знаю как.

- Ничего ты не понял, Иван. Ладно, – Регина помолчала. – Скажи, хотя бы, почему ты считаешь меня хорошим человеком? Никто больше так не считает.

- Неправда. Многие считают. А кто думает иначе… Они хуже знают тебя, чем я. И, к тому же… Я никогда не влюблялся в плохих женщин. Мама не позволяла.