ДВЕНАДЦАТЬ ЛУН (часть 3-я)

***

Так кто же она такая, эта вдова Клико? Максим, разумеется, узнал о ней от Егора, но Егору было известно немного и напоминало пересказ сериала. Родилась она, вроде, в Киеве, примерно в середине прошедшего уже века. Каким-то образом оказалась в Европе, кажется, в конце семидесятых. Работала манекенщицей. Или стриптизершей даже. Удачно вышла замуж. Суперудачно – за графа итальянского происхождения, гражданина то ли Франции, то ли Монако. Муженек помер несколько лет назад, оставив ей кучу денег. Кроме сказочных островов с дворцами и мешков золота в Швейцарском банке, ей достался еще отель на берегу Красного моря и вилла рядом с отелем, на которой она теперь в основном и живет.

Пусть едва половина окажется правдой – и тогда неплохо.

Вдова сидела, закинув ногу на ногу, на этот раз в мятом песочном комбинезоне и курила «Мальборо-лайт». Справа за ее спиной стоял молодой человек внушительного вида, тот самый, «чемодан». Она кивнула Максиму и показала жестом, чтоб он сел напротив.

- Меня зовут Регина.

Максим тоже представился, на что она опять кивнула, мол, знаю.

- Сколько вам лет?

«А вам?» – вспомнил Максим о своих терзаниях, отвечая, что двадцать восемь.

- Работа, которую я вам предлагаю, особых навыков не требует. Вы не будете телохранителем в полном смысле. Ваша обязанность – сопровождать меня почти во всех поездках и кроме этого еще выполнять некоторые поручения самостоятельно. Жить вы будете в отдельных апартаментах в моем доме и на полном пансионе. Все прочие условия  по оплате и страховкам – в трудовом договоре, Марк ознакомит вас.
Крепкий парень, стоявший за ней, при этих словах извлек из папки несколько листков и положил перед Максимом.

- Вы говорите по-английски?

- Плохо.

- По-французски? По-немецки? Может, какой-нибудь другой язык?

- Нет.

- Да, это действительно плохо. Посмотрим, что можно с этим сделать. Если вы согласитесь, мне понадобится ваш паспорт и водительские права. Кстати, где вы прописаны?

- Прописка и паспорт будут в понедельник. А прав у меня нет вообще.

Регина переглянулась с Марком.

- Но водить машину вы хотя бы пробовали?

- Пробовал. И не больше.

Она опять посмотрела на Марка.

- Да, не вопрос, Регина! – отреагировал тот. – И время еще есть.

- Да, время есть, хоть и не много. Водить необходимо. Вам придется ездить и одному. У вас полмесяца, чтобы научиться. Марк все устроит. Если, конечно, вы согласны.

- Я согласен, – Максим сам удивился своей поспешности. Надо же было хоть заглянуть в эти чертовы листочки!

- Да-да, – улыбнулась Регина, поймав направление его взгляда. – Это придется прочесть – надо же подписать. А подписывать, не читая, ничего нельзя, запомните! Вдруг, я покупаю вашу душу?

И она улыбнулась опять. На этот раз Максим хорошо разглядел ее лицо и удивился, как сильно меняет его улыбка. Несмотря на то, что гладко зачесанные назад черные с белыми крашеными прядями волосы открывали абсолютно ровный, без единой морщинки лоб, лет ей, опять-таки, можно было дать сколько угодно. Сухая кожа ломалась вокруг глаз множеством лучиков, и глаза почти утратили цвет. Но от улыбки в глазах проскакивали искорки, сжигающие их усталость, и открывались ровные белые зубы, как солнечные зайчики, влетевшие в царство теней. Пожалуй, она была даже красива.

Во всяком случае, девкой она, наверняка, была первосортной, подумал Максим, базара нет. Оттрахать бы ее конечно, можно. На секунду ему представилось, как отрываются пуговицы на песочном комбинезоне, но вслед этой фантазии возникла не слишком приятная мысль, что оттрахать, видимо, теперь может только она его, причем за назначенную оплату с полным пансионом и водительскими правами в придачу. И что, возможно, это входило в ее планы. А – фиг ей, раз так! Обойдется Марком. Вон, какой парень исполнительный. Не продавать же, в самом деле, свою душу первой встречной старухе с сомнительным прошлым. Пусть она графиня, раз ей так поперло – да хоть принцесса, а все равно – бывшая проститутка – подытожил он и остался доволен собой и этим собственным выводом.

***

Исполнительный парень» Марк говорил мало и коротко. И не выглядел, с точки зрения Максима, человеком, способным на все. Но, реализуя себя «на все сто», этот парень научился поддерживать обширные, хорошо налаженные полезные связи и завел железную привычку не париться обдумыванием Регининых прихотей.

Вот, например, сейчас он не въезжал никак, зачем ей понадобился этот Десант. Куда с парашютом прыгать? Ничего не умеет, всему учить придется. Большое дело – восточное лицо. До сих пор со всеми деликатными поручениями вполне справлялся Захария, который, вообще, сам местный, и прекрасно говорит по-английски и по-немецки. Найти в Москве грамотного спецназовца, имеющего права на вождение хоть танка с самолетом, он, Марк, мог бы за пару недель запросто. Но в ответ на это замечание Регина промолчала.

Ладно. Ее дело. Значит, с понедельника Десант учится водить Жигули. Четвертой модели. Хрен знает, какого года выпуска. По обледенелым колдобинам. Бог в помощь. Тяжело в учении – легко, говорят, в бою.

***

Прошло не больше месяца, когда к князю Ивану со всех сторон стали стекаться слухи и сведения. Она была там-то, она встречалась с тем-то. Регина, стало быть, не оставила свою затею. Князь Иван такой ее настойчивостью был несколько удивлен.

Все годы, что он знал Регину, она представлялась ему чем-то вроде растения: экзотического, возможно – мощного, но, все же – оранжерейного. Политикой никогда не интересовалась. Вообще ничем не интересовалась, кажется, кроме своих «мальчишек» – Жан-Батиста и Этьена. Какое-то время назад, после их гибели, князь Иван еще, помнится, думал о том, как-то она справится одна со всеми финансовыми делами, с ее-то, взлелеянной покойным мужем беспомощностью? К счастью, Жан-Батист умел подбирать людей, и в делах его всегда был порядок. А люди, близко знавшие их семью, в свою очередь, Регину не бросили. Наведя тогда кое-какие справки о ее житье-бытье, Иван успокоился. Он-то знал за ней эту особенность: почему-то посторонние ее недолюбливали. Она и высокомерной им казалась, и неумной, и распутной – любые глупости шли в ход. Но близко знавшие ее всегда любили. «Не пропадет», – решил тогда он про себя и не стал вмешиваться, заметив, что все прежние общие знакомства ей в тягость.

Он знал, что почти сразу после похорон она уехала в Египет, а оттуда – в Лос-Анджелес. Потом слышал, что вернулась в Париж, но, сам пребывая в разъездах, посетить ее не успел.

Встретившись снова, впервые за много лет в Москве, он нашел ее изменившейся, но не слишком. Возраст не испортил ее, как ему всегда казалось, здоровой природной красоты. Разве что, скорбь и одиночество погасили прежний колдовской свет ее глаз и обесцветили их прежде густую зелень. И жесткость в ней появилась заметная. И еще что-то, чего он сразу не понял. Вот это самое, наверно, оно и есть. Трудно представить: ходит по кабинетам, просит о встречах, разговаривает, объясняет. Никогда бы прежней Регине ничего подобного и в голову не пришло.
Несколько раз возвращаясь мысленно к тому разговору с Региной, князь Иван, наконец, решил поделиться этим с Андреем Орловым, слывущим среди своих экспертом по исламизму, две его книги на эту тему уже успели стать бестселлерами. С Андреем князь сблизился относительно недавно, всей душой его полюбил и звал «надеждой человечества». Хотя Андрей был всего десятком лет моложе, князь, искренне восхищаясь, чувствовал себя рядом с ним уже довольно старым и усталым романтиком.

Орлов, больше известный под своим американским именем Эндрю, происходил из семьи, еще в догитлеровскую эпоху перебравшейся в Новый Свет. Родился он в Нью-Йорке, окончил калифорнийский университет в Беркли. Потом отправился в Лондон, где продолжил обучение, защитил диссертацию по политической экономике и женился на Соне Печерской, с семьей которой князь был более-менее знаком. Уже с женой Орлов снова вернулся в Штаты, довольно скоро сделал приличную карьеру политэкономического журналиста и одновременно занялся проблемой американского русского сообщества, к концу века уже стремительно угасавшего.
Поначалу им владела идея воссоздания мощной русской общины, источником которой он видел широкую волну иммиграции последних лет. Увы. Слишком быстро он понял, что поддержанием клановых связей интересовались лишь русские евреи и русские преступные группировки. Обычные русские стремились поскорее ассимилироваться, а на православную церковь, которую Эндрю искренне полагал естественным общинным центром, просто плевали.

Насмотревшись на соплеменников в Америке, Эндрю разочаровался в идее общинности на чужбине и сделал для себя поразительно романтический вывод: возрождать русскость нужно именно в России, а не за ее пределами. Пробив с помощью своего, уже громкого имени, тему создания русско-американского делового журнала, Эндрю Орлов прибыл в Москву.

И все пошло, как у многих: первая московская командировка длилась месяц, вторая затянулась почти на полгода, следующий год Орлов почти полностью прожил в Москве, отлучаясь домой лишь на праздники и некоторые выходные. Разумеется, колесил по провинциям, несколько раз бывал в Чечне. Новую книгу, о деловой этике в Православии, он написал по-русски и издал в Санкт-Петербурге. До третьих родов Соня еще не созрела для переезда в Россию, но к концу второго года переезд этот в принципе был уже предрешен: Эндрю устал метаться через Атлантику.

- Да, – сказал Орлов, выслушав князя Ивана. – Она мне звонила.

- Ах, так ты в курсе?

- Нет, извини, времени не нашел. Обещал созвониться с ней, но… Нехорошо получилось.

- Ничего, я думаю, она не обиделась. Регина, она вообще – человек неглупый. Отчего только вдруг вбила себе в голову эту странную идею, не могу понять.

- Не стану судить с твоих только слов, но, по-моему, идея вовсе неглупая. Но вот… Я бы сказал, что в таком виде, по крайней мере – как ты изложил, это мысли не православного человека.

- Так и есть, – вздохнув, согласился князь Иван. – То-то и оно.

- Послушай, Иван Александрович, – начал Орлов также после глубокого вздоха тоном, предполагающим длинное повествование. – А ты книжку мою, что про «огонь Ислама» не читал? Ладно, ладно, просто там есть… Послушай, попробую тебе кое о чем рассказать. Познакомился я годика два назад с одной интересной семьей. Беженцы из Афганистана. Такие, знаешь, хорошо образованные люди, он – профессор медицины, она – хирург. Им удалось бежать через Пакистан уже значительно после прихода в Кабул талибов. Не меньше года они там промучились. Ужасы рассказывали такие, что я верить отказывался. Абсолютное сумасшествие! Например, поскольку женщинам там запретили появляться на улицах без сопровождения мужчины, то это, само собой означало, что вдовам оставалось молча умирать в своих домах без еды и воды, потому что попытайся она одна пройти по городу, все равно будет зверски избита, может и до смерти. Потом, опять же, женщинам совсем не позволяется работать, даже врачами, а к мужчинам-врачам женщинам, понятно, обращаться нельзя. Про казни показательные ты, наверно, слышал. Но и в них есть особо изуверский момент: виновных казнить приказывают именно близким родственникам, это, видишь ли, тоже как-то следует из заветов Пророка. Вот я этого всего наслушался, и понял тогда, что чего-то совсем не понимаю. Поехал я тогда в Тунис, потом в Таджикистан, если помнишь. С ближневосточными арабами говорил. Потом – в Чечне. Вот что я тебе скажу: мы совсем неверно представляем себе их миропонимание. Вот ты слыхал, например, о традиционном уважении к женщинам преклонных лет, почтенным матерям больших семей? Ну, много мифологии по этому поводу. Истории всякие красивые… А между тем ничего общего это «уважение» не имеет с тем, как мы с тобой его понимаем. Все очень просто: если у этой женщины есть взрослые сыновья, тем более – если их много – имеет смысл ее уважать, чтоб не получить по шее. А если она бездетна и муж уже умер, то можно ее пинать, ничего не опасаясь. Вот, примерно так. Примерно в этом весь смысл их «уважения». И, смотри, какая еще штука… Я тебе тут перечислял: Тунис, Таджикистан, Чечня – разные народы, разная жизнь, все у них разное. Пожалуй, кроме одного – женщины там действительно рождаются не-людьми. Не рождаются они, чтобы жить вообще! Все, что понимается под обычной жизнью человека – планы какие-нибудь, интересы, желания, работа там или отдых, даже не знаю, как определить – к ним, к женщинам, никоим образом не относится. Они, я бы сказал, существуют как средство. Для устроения жизни мужчин – людей, то есть – и для рождения потомства. И все это происходит так обыкновенно, что никому и в голову не приходит, что может быть иначе. Им самим, в первую очередь. Я был, пожалуй, удивлен, но сам видел: даже долгая советская власть это не слишком поколебала. Некоторая разница ощутима только в городах. Но и там существует такое показательное представление, что образованная девушка – будто бы слегка порченая, за нее и калым поменьше. Не станет, дескать, она образцовой мусульманской женой. Поэтому с порога я бы идею твоей Регины отвергать не стал. Есть, по-моему, в том смысл.

- Ну, может быть, может быть, – неуверенно произнес князь Иван, сомневаясь в том, точно ли эти их проблемы нас касаются.

- Однако, и это еще не все. Эта семья, с которой я начал. В Америке у них все сложилось удачно, как нельзя более. Они оба, кажется, действительно высококлассные специалисты, так что, сейчас их уже можно считать людьми хорошо обеспеченными. Как думаешь, чем еще, кроме профессии, занимается его жена? Представь – организацией борьбы женщин-мусульманок за право фотографироваться для документов в хиджабе, в этом их платке глухом вокруг лица! И это, заметь – самые образованные люди! Спасибо, как говориться, что не в парандже. Ну да – Господь с ними. А вот в Чечне что я видел..! Пропало поколение. Уже второе, полностью. Палатки, стены без крыш, грязь и голод, но они рожают каждый год! И это при том, что унижение женщины там – нечто вроде национальной традиции.  Злые, голодные, ненавидят, кажется, весь мир, начиная, конечно, с русских. Кого рожают? Наших врагов?

- Ах, оставь, пожалуйста! Будто кто-то этого не знает!

Андрей посмотрел князю в глаза.

- А кто это знает? Иван? Кто думает об этом? Хоть кричи, никому дела нет.

«Пусть!» – заключил для себя князь Иван, снова вспомнив о Регине уже после разговора с Орловым. Помогать – недосуг, а там – посмотрим. И справлялся о ней, когда мог, и в гости звал. Но больше никогда она о том не упоминала.

Кроме одного, последнего случая. Перед отъездом в конце декабря на Синай оставила ему пакет, со словами, что просит быть, в случае чего, душеприказчиком. Но, мол, это – не завещание еще, так только, наброски. Иван сперва насторожился: с чего бы это? Но, погодя, рассудил по-своему: прямых наследников у них с Жан-Батистом нет, стало быть, не в дурных предчувствиях дело, а так – для порядка.

***

Получив из рук «чемодана» аванс, Максим немедленно уволился от Арсена, смотался к маме и с удовольствием приступил к интенсивным занятиям по вождению.

Марк устроил все «по-взрослому»: школьный шофер Саня дрессировал подопечного по шесть часов в день, все справки и документы подготовились в течение двух дней, чуть ли не сами собой, но сдавать экзамен предстояло без дураков – самостоятельно. И всего-то через две с половиной недели. Несколько ночей Максим просидел над книжкой с теоретическими задачами.

Каждый вечер, к семи часам, он появлялся у Регины в отеле. В двух словах давал отчет об успехах, всякий раз ожидал чего-то вроде программной беседы с работодательницей, но ничего такого не дождался. Регина ничего дельного не говорила и почти ни о чем не спрашивала. Создавалось впечатление, что она наняла его для ужинов в их с Марком компании. Кстати, ела она немного, но ужинала всегда, притом, довольно поздно и, как он заметил, предпочитала рыбу и морепродукты, обычно выпивала бокал вина. Иногда курила. Врут, стало быть, что манекенщицы пьют одну воду. Впрочем, с ее деньгами все лишнее можно было повырезать, да и лицо, небось, перетянуто раз двадцать. Интересно, где должны находиться швы? Кажется, за ушами и в волосах? А на теле? Или их вообще можно делать незаметными?

За день до экзамена она привела его к себе в номер, подвела к ноутбуку, раскрытому и включенному на столе.

- Те же задания, что будут там. Вся программа. Ответы – кнопочки «1,2,3,4». Внимательно нажимай, иначе засчитается ошибка.

Она иногда путалась, называя его то на «ты», то на «вы», но никогда не исправляла себя. Максим, разумеется, подобных оговорок не допускал, но из довольно простого обращения Марка с хозяйкой сделал вывод, что особые церемонии здесь не в ходу. Все варианты он отстрелял без ошибок, к заметному удовольствию мадам, и был снова отпущен восвояси, с указанием появиться после сдачи экзамена.

Поскольку на этот раз к ужину его не пригласили, впереди оставался целый свободный вечер. Недолго подумав на выходе, Максим, все же, вернулся к телефону и набрал номер Нади.

- Привет! Я заеду сейчас. Ты не против?

Надя ответила не сразу. И от напряжения в ее голосе Максим сразу же почувствовал себя виноватым, и желания ехать, на ночь глядя, в такую даль в себе уже не нашел.

- У тебя что-то случилось? – спросила она.

- Нет. Если хочешь, я завтра приеду, завтра я свободен.

- Приезжай завтра.

- Ладно. Тогда – пока.

- Пока, – ответила Надя и повесила трубку первой.

Так, любовник ей Марк или нет? – подумал Максим, разумеется, о Регине. Не похоже. Неужели такая женщина всегда спит одна?

***

Аркадий Яковлевич Миндлин, человек мало кому известный по отчеству, жил и работал в Москве с конца девяносто первого года и слыл человеком, если не безусловно влиятельным, то однозначно вхожим в весьма высокие кабинеты. Между тем, карьера, сделанная им в Московском корпункте радио «Свобода» и приобретенный благодаря этому статус оставалась самой крупной удачей в его жизни. Хотя и до тех пор словами «еврейское счастье» никак нельзя было описать тридцать лет прожитой им жизни.

Смешно вспомнить, но Аркадий Яковлевич Миндлин, ранее Гершковиц, согласно первому своему советскому паспорту значился русским. И никакого мнимого антисемитами умысла за тем не скрывалось, поскольку умышленность, хоть и оказывается часто на поверку глупостью, но не до степени столь полного идиотизма. Просто, как известно, на момент получения паспорта, гражданину Советского Союза предоставлялось великодушное право выбирать для себя национальность одного из родителей, а, стало быть, у юного Аркаши никакого выбора не было вовсе. Дело в том, что его мама и папа по всем документам принадлежали к титульной национальности Российской Федерации, а вся эта несуразица восходила к тем давним временам, когда национальные проблемы пролетарского государства не только решались иначе и проще, но и воспринимались совсем по-другому.
Единственное, что оставалось Аркадию Яковлевичу сделать для минимизации трагикомического несовпадения документа с реальностью – поменять звучную папину фамилию Гершковиц, на менее внятную мамину – Миндлин. Что он и сделал, впрочем, ни на что особенно не рассчитывая, поскольку фамилия лишь дополняла несомненную внешность – надо заметить, однако, вполне привлекательную. Два последних качества, а именно – яркая выраженность национальных черт и привлекательность – сыграли в жизни Аркадия определяющую роль.

Надо добавить, что кроме казуса с фамилией, Аркадий имел очень мало случаев, вынуждающих к национальной самоидентификации. Ощущая себя человеком русской культуры, он жил себе и интересовался совсем другими вещами. Двадцати лет от роду, числясь студентом Новосибирского государственного университета, Миндлин взял себе за правило колесить по стране, насколько это возможно. К тому времени он уже сотрудничал с двумя городскими газетами и, как отличник и общественник, получал Ленинскую стипендию. Таким образом, общая сумма доходов студента Миндлина превышала среднюю зарплату, а природная склонность к путешествиям помогала ее расходовать.

Но, разумеется, удовлетворять охоту к перемене мест можно было и не только за свой счет. К тому имелась еще хорошо поставленная система комсомольских и профсоюзных организаций. Миндлин и стройотрядами не брезговал, и в командировки по комсомольским путевкам отправлялся вполне охотно. Ну и, конечно, разные слеты, съезды и конференции, при помощи которых в молодом племени пестовали, казалось бы – идеологию, но на самом деле – полезные бюрократические навыки и условно здоровый карьеризм.

По случаю одной из таких конференций, никто теперь не вспомнит ее тему, Аркаша Миндлин оказался на Украине, в городе Днепропетровске.

Погода стояла чудесная – самое начало золотой украинской осени. Почти по-летнему теплые дни располагали к неспешным прогулкам. Город понравился. На аллее одного из бульваров Аркаша присел в задумчивости, когда к нему подошел странный человек в черной шляпе и обратился на непонятном, но явно не украинском языке. «Идиш!» – догадался Аркадий и покраснел. На языке своих предков он знал несколько эмоциональных слов, не больше. Тогда человек улыбнулся и заговорил по-русски.

Звали того человека Аароном Бирманом. Подошел он к юноше не случайно, а вследствие своих размышлений о прекрасных качествах еврейской молодежи, которые, будучи невостребованы, в каждом поколении вырождаются в нелучшие черты мирового еврейства – народа, забывшего своего Бога и себя. Аарон Бирман был известным диссидентом, активистом организации «Бен Израэль», в Днепропетровск попал почти случайно и нашел себя здесь в качестве духовного лидера кружка еврейской молодежи. И серьезно увлекся этой своей новой ролью, поскольку молодежь здесь подобралась замечательная, а относительно пробуждения национального самосознания в старших поколениях он давно иллюзий не питал. Поэтому, несколько минут наблюдая вдохновенное лицо незнакомого молодого человека, решил непременно подойти и познакомиться.

С того дня жизнь Аркадия Миндлина перешла совсем на другую орбиту. Сперва она перенесла его в Днепропетровск, потом – в Европу, в Израиль, на другую сторону земли. Раздвинула для него границы мироздания. На этой орбите он стал, наконец, евреем, потом американцем и протестантом, и вернулся в Россию, найдя в душе сильную привязанность к ней, как своей стране. В Москву, но уже не юношей со взором горячим, а тем Аркадием Миндлиным, с которым считаются, к которому прислушиваются, дружбы с которым ищут.

Аркадий не удивился, когда ему сообщили о просьбе Регины Барди встретиться и поговорить, но, признаться, и не угадал, что именно понадобилось от него этой дамочке. Регину он знал только понаслышке и, вследствие этого, ничего хорошего о ней не думал. За что и укорял себя потом: бездумно попался во власть злых языков. Будто не знал, будто мальчик совсем.

Попытавшись после разобраться в своих чувствах и впечатлениях, Аркадий должен был признаться себе, что Регина очаровала его. «Вот она откуда, зависть-то!» – довольно объяснял себе Аркадий. И не в деньгах совсем дело, и не в графском титуле, доставшемся плебейке. Регина умела нравиться собеседнику все больше с каждой новой улыбкой. (Пусть даже впечатление было просчитано ею наверняка!) Приближение к ней не разочаровывало: пристальный взгляд обнаруживал не мелкие изъяны, как бывает обычно, а, напротив, нечто волнующее, скрытое, «заполированное» безупречностью внешнего гламура.

А то, что она говорила, поначалу вообще ни в какие рамки не лезло, но, внимательно вслушавшись и вникнув, Аркадий с удивлением уразумел, как она права!

Идея, по мнению Аркадия, была гениальной даже не до простоты, а до идиотизма. Только полная и стопроцентная бездарность мировой политики, всех этих крутожопых воротил, что мнят себя вершителями судеб планеты, не позволяла видеть таких несомненных вещей!

- Скажите, Регина, а почему вы обратились ко мне? Я не американский сенатор, я вообще не политик в прямом смысле слова. Конечно, мы с вами можем попробовать выйти на кого-нибудь из влиятельных людей и, возможно, устроить этой идее пиар. Разумеется, я сейчас говорю только о том самом общем контексте, которого, кстати, нет. Вы же имеете в виду исламский терроризм вообще, я правильно понял? Так проблему рассматривают только здесь и в Израиле. Разве вы не знаете, что для запада это не одна проблема, а две разные: борьба с терроризмом – там, а здесь – власть воюет с собственным народом. Впрочем, я из числа тех немногих, кто надеется, что такая слепота – временная. Ладно. Я, собственно, не о том. Я хотел сказать, что никакого интегрированного действия не получится. Запад не поможет. Чечня – местная головная боль и лечить ее нужно здесь, своими средствами. Через российские властные структуры и масс-медиа.

- Да, я пыталась. Я говорила. Знаете, вы – первый человек, в глазах которого мне повезло увидеть интерес. Я говорила с тремя депутатами и двумя журналистами. Бог с ними, не буду называть. Они почти засыпали, не дослушав. А при словах о стопроцентном высшем европейском образовании для девочек все они начинали снисходительно улыбаться и подбирать вежливые слова. Как сговорились. Только один человек, мой близкий друг, произнес то, что они не решались. Он сказал, что я несу чушь.

- Да, однако. Стереотипы мышления трудно пробить, кто спорит. Если не секрет, а с кем именно в Думе вы встречались?

Недолго помявшись, Регина назвала.

- С этими пустозвонами! Да уж! Не так надо, совсем не так. По правде сказать, есть один политик, который вашу идею мог бы взяться проталкивать бескорыстно, да и вы его отлично знаете. Но фигура уж больно одиозная. Своей репутацией все угробит, пожалуй. Я и сам не скажу навскидку к кому бы с этим подъехать. Но дело не в этом. Прежде всего, идти нужно к Михаилу Петровичу, бесценному нашему.

- А кто он?

- А никто. В сущности. Не депутат, конечно. Аппаратчик он. Но с больши-им стажем! По этой причине и ценится. Признаюсь сразу – недешево. Но и недаром. Особенно, если не знаешь, с какой стороны и каким способом можно твою проблему решить – то это только к нему! Он все знает. И на нужных людей выведет, и способы подскажет. Самые влиятельные люди в Думе, Регина, те, на ком это даже мелким шрифтом не написано. Да. А не эти марионетки самовлюбленные. От них толку – озвучить тезис и голоса собрать. Последнее – гораздо труднее и дороже, но тоже возможно. Но в любом случае, нужно обоснование. И для наших, и для американцев. Расширенное и серьезное. Идея, как вы понимаете, и так – на грани скандала, если не за ней. Кое-кто обязательно найдет здесь нарушение прав человека, все слабые стороны надо предусмотреть и усилить аргументацией. Тогда, действительно, может получиться полезный скандал, а иначе – только глухое отсутствие интереса, как вы уже смогли убедиться.

- Вообще на счет слабых сторон – согласна. Хотя, в нынешних «наших», которые, впрочем, кажется, давно уже ни мне, ни вам не «свои», я понимаю много меньше вас. Но чем же это, в американском представлении, образование нарушит права человека?

- Э, не скажите! Навязать ста процентам девочек европейское образование без некоторого насилия не получится. Вы же хотите, чтоб непременно американская сторона взялась за выполнение подобной программы в Афганистане и Палестине? Я правильно вас понял? И кто же, позволю себе спросить, разрешит иностранному государству столь жестко осуществлять и контролировать подобный процесс?

- Ну, есть же международные организации? «Юнеско» и прочие там, которые «без границ»? Не одной мне известно, что на их средства содержится оголтелое палестинское телевидение. И, вообще, насколько я знаю, огромные деньги проваливаются в разные безнадежные благотворительные программы, разве есть от них польза, кроме вреда? К сожалению, я пока плохо в этом разбираюсь.

- В том-то и дело. Международные-то они международные, но… Раз деньги уходят, то они, несомненно, приходят, куда надо. Ладно. Придется вам разобраться. И мне тоже. Я подумаю. Дня три. А после встретимся и решим, что стоит дальше делать. И стоит ли вообще. Потому что, пока я не готов, все нужно переварить. Или, как говорят – с идеей надо переспать. Вы согласны? Идет?

- Идет.

И Регина подарила Миндлину на прощание столь пленительную улыбку, что он перестал сомневаться в своем желании ввязываться в предложенное ею дело, при всей очевидной его авантюрности.

Сомнения, как водится, явились потом и сильно донимали его весь следующий день. Идея, безусловно, шла вразрез с целым ворохом устоявшихся представлений, по которым бомбить людей еще позволительно, если понемногу, но навязывать иной образ жизни – страшнейшее из зол. В отличие от большинства своих коллег, Аркадий отлично понимал, в чью пользу работает подобный подход. Но не хуже знал и другое: ни американцу, ни европейцу все сказанное не очевидно так, как ему, русскому еврею, пожившему несколько лет на Святой Земле, собственными руками собиравшему размазанные по асфальту куски человеческих тел. Не очевидно. И вряд ли получится простым высказыванием отдельных мнений что-то изменить. Не заметят или отмахнутся. Разве что, одиннадцатое сентября теперь послужит почвой? Но, все равно, для такого дела понадобилась бы мощная пропагандистская кампания, а как ее организуешь без заинтересованности на самом высоком уровне?

Честно говоря, по крайней мере, один выход на этот уровень у Аркадия имелся. Шерон, его давняя приятельница, с которой поддерживались довольно теплые отношения, внезапно оказалась призвана на самый верх, в президентскую администрацию. Шерон специализировалась на маркетинге и достигла в том столь выдающихся успехов, что именно ей предложили в новых политических условиях интенсифицировать продвижение бренда под названием «американский образ жизни». Но Шерон была дамочкой не из простых. Одно дело, если предложенная идея совпадет с мэйнстримом ее собственных размышлений. И совсем другое – если у Шерон уже имеется на эту тему иное мнение. Переубедить ее еще никому не удавалось.

Конечно, ни о какой Чечне речь вообще идти не может – Шерон умная баба, но и ей бесполезно объяснять, что дело вовсе не в свободолюбии гордых горцев, а в укоренении среди них наиболее агрессивной версии ислама. Разумеется, имеет смысл говорить лишь о исламском терроризме вообще, о том, который за пределами России. Но и тут – сплошное минное поле политкорректности.

Нет, затея, видимо, пустая. Хотя и заманчивая. Взвешивая поочередно все «за» и «против», он ни к какому окончательному решению так и не мог себя склонить. Несомненным же оставалось одно: все-таки, удивительная она женщина, эта Регина! Подловив себя на столь неделовом аргументе в пользу дальнейших встреч с ней, Аркадий рассмеялся – пожалуй, так и влюбиться можно! Но решение принял. Не без удовольствия для себя. И тогда только прошел в кабинет, к столу, и достал маленькую заветную книжечку, с именами и телефонами, которые кроме никуда не вносил.