ДВЕНАДЦАТЬ ЛУН (часть 1-я)

В личных отношениях Регине до сих пор не везло. Еще к семнадцати годам первая любовь закончилась для нее трагическим опытом: человек, которого она боготворила, заразил ее сифилисом. Вдобавок, узнала она об этом уже беременной.

Произошедшее удалось сохранить в тайне. С его помощью. Для лечения на сорок дней пришлось покинуть Москву и спрятаться от всех на неизвестно кому принадлежавшей даче под Ленинградом. Еще через три месяца, получив контрольные результаты анализов, она рассталась с этим человеком навсегда.

Пройдя все положенные адовы круги и выйдя из них еще более чем всегда одинокой, Регина надолго утратила интерес к любви и сексу в любых пропорциях.
Позже, уже в студенческие времена, молодой человек, ставший потом ее мужем, долго и терпеливо приручал Регину нежными ласками, пока она не решила про себя, что ничего другого ждать не стоит, и согласилась на все, включая законную регистрацию.

Мирное сосуществование в браке продлилось чуть больше года: внезапно возникшая страсть разбила Регинину семью, а сразу после и сердце. В сухом остатке после всего обнаружилась уверенность в приговоренности к одиночеству и напрасности всяких надежд. Поэтому, приняв возникший роман с Жан-Батистом как подарок, Регина с самого начала ждала конца. По этой самой причине она, как могла, оттягивала их сближение, а, оставшись впервые с ним в Мезон-Лаффите, подписала себе приговор: это все.

И хотя каждый следующий день вместе становился теперь для нее подарком вдвойне, Регина не верила в продолжение.

Всякий раз, расставаясь с Жан-Батистом, она сжимала свое сердце тисками и лучезарно улыбалась на прощание. Чтобы он запомнил ее такой. И ни одного вопроса, никаких просьб. И того, что она услышала сейчас, быть, конечно, не могло.

- Ты предлагаешь мне стать твоей женой, я правильно тебя поняла?

- Да, ты очень догадлива, любимая! Меньше получаса тебе понадобилось, чтобы разоблачить мои коварные замыслы!

- Жан-Батист, но ведь тебе не обязательно жениться на мне, чтобы наши отношения продолжались.

- Чтобы они вот так продолжались? Я не вынесу больше! Надо мной скоро будет смеяться все побережье. А если серьезно, я хочу, чтобы ты не продлевала никаких контрактов и с сегодняшнего дня отказывалась от любых новых. Твоя карьера заканчивается. Я похищаю тебя.

Регине не верилось. «Я проснусь, – подумала она, – И окажется, что его нет, и не было никогда. Потому что такого со мной не может быть».

- Но ты не говорил, что любишь меня?

- Я это делал!

- Я – серьезно.

- Я тоже! Конечно, я мог бы ответить, что и ты не говорила мне того же, хотя иногда болтаешь, будто твой язык подключен к ядерному реактору. Но, знаешь… Все мы говорим эти слова слишком часто без достойного повода. Поэтому, когда замечаешь, что их нужно было произносить сейчас впервые, оказывается уже поздно. Я не говорил тебе этих слов, Регина, чтобы ничем не сравнить тебя с другими. Послушай, у меня есть идея! Торжественно клянусь, что выучу их по-русски. И тогда смогу сказать тебе то, чего еще никогда никому не говорил.

***

Поскольку Регина была еще в младенчестве крещена католичкой, особых препятствий к свадьбе не предвиделось, разве что, пропущенная по советским трудностям конфирмация. Прежде всех прочих формальностей, Жан-Батист повез ее знакомиться с Этьеном.

Хорошенький малыш оказался мало похожим на русого и сероглазого Жан-Батиста, все родовые черты, вроде тонкого удлиненного носа и прямых надбровных дуг проявились в лице наследника позже, к отроческому возрасту.

- Да, да, – разгадал Жан-Батист удивление подруги, – Будто в отместку за то, что среди его имен нет ни одного восточного. Пожалуй, я даже рад. Такая нам с ним осталась память об Адиль.

Мальчик всматривался в Регину, покручивая пальцами смоляную кудряшку над виском.

- Ты какое мороженое любишь?

- Теперь лимонное, – ответила Регина, решив не утомлять ребенка рассказами об эскимо и вафельных стаканчиках.

- А я апельсиновое, клубничное и малиновое. А почему ты так смешно разговариваешь?

- Я стараюсь говорить правильно, но у меня пока не получается. А что, очень смешно?

Жан.Батист «строго» покачал головой.

- Нет, совсем немножко. У тебя есть дети?

- Нет.

- А мама есть?

- Нет. Она умерла. Давно.

- У меня тоже нет мамы. Моя мама тоже давно умерла. А кто с тобой живет?

- Никто. Я одна, у меня никого нет.

- Тебе очень грустно?

- Бывает.

- Тогда оставайся со мной играть. У меня есть крокет. И еще дротики. Вдвоем нам будет веселее.

- Я не умею.

- Не бойся, я тебя научу!

Перед сном она рассказала ему сказку про золотую рыбку. Своими словами, которых не хватало не только для изменчивой погоды на синем море. Даже корыто пришлось превратить в стиральную машинку. А наутро Этьен подбежал к ней и, обняв колени, радостно сообщил:

- Папа сказал, что ты теперь наша! Мы будем жить вместе всегда!

Раз вместе всегда, значит – вместе всегда, подытожила Регина. И в свадебное путешествие они отправились втроем.

***

В понедельник Надя снова прогуливала занятия – у Максима этот день был выходным. Сегодня он ждал ее у выхода метро «Сокол». И пока Надя поднималась по ступенькам, то опять заметила, что сердце ее стучит все быстрее, потому что она снова, как всегда, боится, что его там не будет, что он не придет, опоздает, передумает, что она перепутала выходы или время, или не сможет его найти среди этой толпы людей. Но его нельзя было не заметить в любой толпе. Он стоял с большой ромашкой в руке и улыбался ей, они увидели друг друга сразу.

- Куда мы идем? – спросила Надя, немного успокоив свое неровное дыхание.

- Мы пока стоим, глупенькая!

- Мы останемся здесь навсегда?

- Конечно. До лета. Замерзнем и будем стоять, как две ледяные статуи. Представляешь? А летом растаем.

- Весной растаем.

- Нет, летом. Я так замерз, что весны мне не хватит.

- Почему ты не одет? Октябрь почти, ты с ума сошел! Идем быстрее куда-нибудь! Нам в метро?

- Нет. Мы идем ко мне в гости.

- Разве ты здесь живешь?

- Здесь живет моя сестра, я тебе говорил.

- Нет, я не пойду, это неудобно.

- Удобно! – Максим перехватил ее отстраняющий жест и прижал к себе. Все Надино сопротивление улетучилось в момент. – Ну что еще, что? Ну, куда ты хочешь – в кино, на места для поцелуев, да? – пробормотал он ей прямо в ухо.

- Зачем ты так говоришь?

- Как я говорю? – глаза его смеялись, он отпустил Надю, потом взял за руку и повел. – Я сейчас окоченею совсем, пока ты, жестокая девушка, будешь разбираться в своих чувствах и разводить антимонии с этикетом! Это, во-первых. А, во-вторых, я голодный. Проспал и не успел позавтракать, а как безумный бросился тебя встречать. Все? Совесть проснулась?

Он, правда, замерз, потому они шли быстро, почти бежали, пока Максим рассказывал, что здесь вокруг живут всякие знаменитые писатели, которые попадаются на каждом шагу, про второго бабушкиного мужа, который был военным корреспондентом и написал две книжки фронтовых рассказов, про двоюродную сестру Тамару, с которой они вместе выросли, хотя она старше на пять лет. Листья с ветром неслись им навстречу.

- Сейчас будешь жарить мне яичницу! – распорядился Максим, сбросив свитер и растирая озябшие плечи. – Умеешь?

- Умею.

- Проверим. Вот сковородка…

Они встречались уже месяц, но Надя все время избегала возможности оставаться с ним наедине. Он уже знал, как поддается она его поцелуям, как далеко могут зайти его руки, когда она вся дрожит, и глаза ее туманятся перламутром. Но потом она всегда как-то по-детски жалобно отстранялась, съеживалась, и ее умоляющий взгляд прожигал Максима до самого сердца. Ох, елки! Ну, не было еще такого случая, чтобы… Ну, ломались там некоторые, какое-то время – пару часов, не больше. А тут… Не дает, блин, и все! Может, огрубел? И ласки его стали слишком настойчивыми? Что же не так? А, впрочем… Может, все так и надо. Она же – маленькая совсем, и у нее это все явно впервые. Или нет? Кто знает. Терпение, в общем, терпение! Солдат ребенка не обидит.

Он заварил чай, достал конфеты и варенье. Яичница, в целом, получилась. Хуже, чем у мамы, но Максима устроила.

- Рассказывай! – дожевал он последний кусок.

- Что?

- Где была вчера?

И она всерьез принялась рассказывать все подряд, весь воскресный день с утра до вечера, из чего он большую часть пропустил, рассматривая ее губы и задумываясь о всяких мелькающих мелочах. Чай она отпивала пару раз – ей явно не хотелось. И конфет не ела. А руки держала на коленях и, кажется, сжимала – они двигались. Волнуется, догадался Максим.

- А кто такой Андрей?

- Мой брат.

- А!

Тут Максим вспомнил, что вчера шоферу, как раз – Андрею, забыл отдать полтинник баксов. Тот еще подумает… – фу, какая ерунда! Черт, это все из-за Лидки! Зачем он вчера остался? Как-то неловко все получилось. И выпили, вроде, немного. В прямом смысле – только согрелись. А ее повело. Она явно на него рассчитывала. Дурак, все же понял уже давно! И про глаза накрашенные, и про настроение ее лирическое. Все, допились кофе с пряниками! Максиму стало противно на душе, и он, беспомощно потрясся головой попытался прогнать дрянные мыслишки, свивающие гнездо в его тупеющих мозгах.

- Мне кажется, ты спать хочешь? – прервалась Надя.

- Нет. Это я – так. Не обращай внимания. Слушай, я бы выпил! У сестры есть коньяк. «Хеннесси».

- С утра?

- По два глоточка! Тебе нравится коньяк?

- Нет.

- А чай? Сколько можно пить одну чашку? Иди ко мне!

- Нет.

- Да!

- Да? Тогда я лучше уйду!

Максим рассмеялся.

- Хорошо, хорошо, пей свой чай! Хоть до вечера. Можешь выпить весь чай в доме моей сестры. Меня выгонят. И я буду ночевать на улице.

- Не будешь. К маме поедешь.

- К маме! Мама далеко, каждый день не наездишься. Может, пустишь меня к себе? На постой?

- Нет. Мои родители будут против. Они же тебя не знают, – она задумалась. – И я, наверно, тебя не знаю. Мы и знакомы-то всего месяц.

- Целый месяц! И что, я тебе не нравлюсь?

- Нравишься.

- Ну, вот, видишь! – Максим опять рассмеялся.

Кажется, ничего в жизни нет приятнее, чем смотреть в ее глаза. Такие большие, такие прозрачные серые глаза – все в них видно. Вот сейчас она смутилась и испугалась. Даже плечиком не повела, но видно как все в ней замерло, и сердце притихло. Бедная маленькая птичка. Максим потянулся к ней.

- Видишь, а я про тебя все знаю. И про канарейку твою. И о чем ты думаешь.

- Про канарейку я тебе сама рассказала. А о чем я думаю, это нетрудно угадать. О тебе.

- Это сейчас ты думаешь обо мне.

- Нет. Все время.

- Так вот всегда правду и говоришь?

- Да.

- А ну-ка, ну-ка, уже интересно! И что именно ты думаешь обо мне, тоже можешь сказать?

- Могу, – она чуть заметно вздохнула, сначала опустила глаза на секунду, но потом, снова прямо глядя на него, продолжила. – Что я люблю тебя. Давно. Разве ты сам не знаешь?

Ее дыхание опять сбилось, но она не замолчала.

- С самого начала, когда ты подошел ко мне у пруда. Меня тогда как молнией ударило. Я сразу поняла, что кроме тебя мне никто никогда не будет нужен. Но ты такой… непонятный. И я не знаю, как ты ко мне относишься. Может, завтра ты не позвонишь и все. Ты очень красивый. Даже слишком красивый. У тебя, наверно, сотни таких, как я, которых, как меня сейчас, ты можешь заставить делать и говорить все, что хочешь.

Максиму на мгновенье стало не по себе: «Стоп! Нельзя! Игра без правил!» Но тут же будто раскололась в душе эта чашка с теплым чаем и разлилась.

- Прости дурака, – он помолчал и осторожно взял ее за плечи. – Но в одном ты ошиблась. Таких, как ты, у меня еще не было. Никогда.

О чем бы теперь ни думал Максим, все заканчивалось мыслями о Наде. О том, что они встретятся. О том, как он возьмет ее за руку. О том, что губы у нее сладкие, а целоваться она не умеет. О том, как хочется ее всю и сразу, как длится это желание, пока он не позволяет себе сделать это. Но, вот, уже почти сейчас, еще немного, еще недолго он позволит ей самой медленно приближаться к нему, зачаровывая ее детский страх и, в сущности, уже владея всем, что есть в ней.

Он не ошибался. Надя смотрела в его глаза так истово, будто, в самом деле, старалась угадать, какие его желания ей исполнять каждую минуту, придавая смысл собственной жизни, без Максима теперь пустой и напрасной. Надя не часто думала о Максиме. Она вообще больше ни о ком и ни о чем не думала. Ни о чем из того, что, кажется, занимало ее дни совсем недавно. Она не смогла бы и вспомнить, с какими мыслями просыпалась до того августовского дня. Она забыла даже про канарейку, смерть которой привела ее на встречу с Ним. И только пустая клетка напоминала ей, что прежде были какие-то пределы или запреты, а теперь все стало распахнутым и открытым бесконечному космосу, в котором так сладко и страшно растворялась ее маленькая душа.

Теперь душа ее знала лишь два состояния: полного и безмерного счастья, сменявшегося сразу пустотой. Пока рядом не было Максима, она ждала. В это время лучше было бы совсем не жить. Если оно продолжалось слишком долго, пустота становилась невыносимой до отчаяния. Максим мог исчезать на день, на неделю и больше. Ему и в голову не приходило объясняться с ней по этому поводу. Потом, вдруг, звонил и приезжал, как ни в чем ни бывало. И Наде потому казалось, что она все время ждет, только ждет, самым мучительным образом – без всякой уверенности. Сердце стонало, а упрямые губы выпускали наружу беззвучный вздох. И отмерялись минуты. Час, еще час. Не оставалось никакой возможности терпеть, то, что ничем не могло прекратиться. К концу третьего часа она, наконец, глотала, как горькое лекарство, эти непроизносимые слова: он не придет. Он не придет. Он не придет. Не шел и сон, даже к середине ночи. Потом вдруг, уже утром, вспыхивало ужасное открытие: все было не так! Я виновата! Я виновата, виновата. Во всем. И теперь – навсегда. Без него. Он больше не придет. Он не придет никогда.

Он пришел днем, сел на диван и сказал только: «Иди ко мне!» Слова на этом кончились. И долго-долго были совсем не нужны.

А потом она поняла, что огонь, только что испепеляющим желанием вспыхивавший в его глазах, перешел в нее навсегда. А там остался сонный покой и незнакомые посторонние мысли.

Обнимая ее, он задремал. Она долго лежала рядом, не шевелясь, пока ей не начало казаться, что она осталась одна, будто его нет и не было совсем. Одиночество росло, выталкивая настоящее в прошлое. Все уже произошло и закончилось, подсказывали непрошеные мысли.

Но самое страшное она узнала из тишины: никогда такое не повторится. Теперь он может встать и уйти – у него много дел. Теперь он не скажет ей большего, чем сказал. Теперь он свободен, а она нет. Еще сильнее, чем раньше. Еще бессильнее. И жгучую боль уже ничем нельзя будет унять, кроме его рук. Кроме случайной возможности прижаться к его груди. Она встала на колени у дивана и положила голову в его ладони, уткнулась в них лицом, и стала целовать, выпрашивая иссякшей нежности

«Я люблю тебя, я люблю тебя, – шептали ее губы неподвижным пальцам, – Если бы ты знал, как я люблю тебя, если бы ты знал!..»

 

  Двенадцать лун.rtf (1,8 MiB, 2 870 скачиваний)

  Двенадцать лун.fb2.zip (716,4 KiB, 2 092 скачиваний)

  Двенадцать лун (epub) (unknown, 1 334 скачиваний)