Ещё о реформировании правописания

По мере ознакомления с материалами прессы о пресловутой «реформе/не реформе» орфографии и орфоэпии, все больше убеждаюсь: темнят авторы и исполнители. То внушают, что необходимейшие изменения суть результаты титанических и многолетних трудов по пересмотру безнадежно устаревших норм. То успокаивают: мол, чего вы всполошились? Нет никакой реформы – утвердили каких-то четыре словаря, так оно ничего такого не означает. Словари эти всего лишь были представлены на экспертизу, что и засвидетельствовано.

И все? Можно не обращать на них никакого внимания? Нельзя? А почему? Ах, все-таки, зафиксированные в них нормы отныне считаются обязательными. Значит, придется купить. С последним соображением меня, что называется, начинают терзать смутные сомнения. А затем и догадки. Что тут пахнет немалыми деньгами – к бабке не ходить. А какое отношение скоропостижно утвержденные изменения имеют к настоящей работе лингвистов – этим стоит поинтересоваться. Тем более что некоторые странности слишком бросаются в глаза. Когда доктора от филологии вместо четких ответов на конкретные вопросы пускаются в пространные рассуждения общего характера или ссылаются на словари 80-х годов, это называется «запудриванием мозгов».

Глупо сомневаться в том, что развитие и изучение языка идет постоянно. Слава Богу, изменения, происходящие в нашем современном русском языке, изучаются достойным образом. Учет, систематизация и осмысливание языковых процессов последних десятилетий захватывающе интересны сами по себе, а как источник для философских размышление и обобщений – отдельно. Можно многое узнать о себе самом, своем народе и человечестве, рассматривая и обдумывая их. Пожалуй, единственное, чего никак нельзя понять при этом: откуда возникла столь внезапная необходимость разрешить безграмотное ударение именно в слове «договор». Подобным же примерам несть числа, и все они хорошо известны, и давно уже зафиксированы в словарях как ограниченные сферой употребления. С какого перепугу, спрашивается, конкретно «дОговор» удостоился особого внимания?

Интересно заметить, что в отношении общества к родному языку всегда уживаются две, казалось бы, противоположные установки. С одной стороны, все признают необходимость его соответствия современным реалиям и неизбежность некоторых упрощений. С другой – покушения на устоявшиеся правила и нормы всегда вызывают возмущение и протест. Нелогичность тут кажущаяся. Активное словотворчество народа, выразительные речевые девиации, групповое и игровое стилистическое «маркирование» языковых средств – это способы владения языком. Язык – наша ценнейшая собственность. Мы выражаем им свою общность и индивидуальность одновременно. И потому даже малейшее покушение на его основы расцениваем как личное оскорбление: базис усваивается в детстве и ментально связывает каждого из нас с общей историей и культурой. Ни одна реформа орфографии, даже самая продуманная и логичная, не проходила безболезненно. Последнее упразднение дублирующих букв (без сомнения, разумное) и лишних «еров» до сих пор воспринимается нами как Рубикон, которым разорваны связи времен.

Да, наш язык меняется. Да, его орфография сложна и требует усилий при изучении. Да, орфоэпические нормативы далеко не всегда логичны и очевидны. Да, со временем некоторые его элементы уходят из употребления и забываются, а на смену им приходят новые и утверждаются на правах нормы. ЙогУрт наши предки пили сто лет назад, а по эту сторону Рубикона три поколения не знали о его существовании – сегодня некому держаться за ударение, сохранившееся только в словарях. Но разве подобное уже произошло со словом «кофе»? Разве миллионы людей, справедливо считающих себя образованным, «одно черное кофе» давно перестало раздражать? По-моему, как раз наоборот. Теперь сопротивление «среднему роду» только усилится и станет индикатором элитарности: очень многие захотят подчеркнутым соблюдением «униженной» прежней нормы выказывать презрение к тем, кому все равно. Абсолютно естественная реакция, другой и быть не может. Язык – в том числе и средство самоидентификации, которым человек определяет свою общность: либо с пантеоном национальной культуры, либо с профессиональными (политическими, групповыми…) авторитетами, либо … с теми, кому «в падлу» запомнить исключения «жюри, брошюра, парашют».

Примечательно, что аргументацией необходимости проведенных изменений никто особо не заморачивался. Незачем, пипл нынче и так схавает, что прикажут. Посему, хотя кое-где в СМИ попытки аргументирования попадаются, но не особо убедительные. Например, якобы все накопившиеся за последние десятилетия изменения в языке срочно требуют фиксации новых норм и отмены исключений, которые стало совсем невмоготу заучивать. Один уважаемый профессор повторяет сие логически бессвязное утверждение уже лет десять. Лучше бы удосужился пояснить, почему ему кажется, что второе из первого следует. Я, как ни старалась, никакой обусловленности не нашла. Даже напротив. Как только начинаешь конкретизировать эти самые изменения – приток иностранных слов, смысловые колебания, новообразование и разрушение лексем, сленговые и прочие влияния, и так далее – так сразу становится понятно, что на повестке почти одни только вопросы. Ответов мало, можно сказать – их пока нет. Есть подробные наблюдения и описания, первичная систематизация, промежуточные выводы, некоторые прогнозы. Что прикажете конституировать? Все подряд, что попало, или как больше нравится лично профессору? Я уважаю его профессиональную квалификацию, но она мне не кажется достаточной для воздействия на объективно незавершенные процессы. Некоторые его предложения мне очень не нравятся, я активно против. Например, профессор, наверно, кушать не мог от мысли, что слово «Интернет» до сих пор писалось хоть с прописной буквы, хоть со строчной. Ужас. Бывало, идет экзамен принимать и прямо страдает безмерно: вот, мол, сейчас как задам студенту этот вопрос, а он мне как не ответит на него! Как страшно жить! Не будучи специалистом по фобиям, с этой я бы охотно помогла профессору справиться. Всего-то нужно не задавать студентам и школьникам идиотских вопросов и не торопиться придумывать на них ответы от фонаря. Но поздно. С «Интернетом» профессор уже разобрался: нормой объявлен заведомо преходящий вариант, его и придется заучивать. Причем, «реформаторам» отлично известно, что понятие уже стало нарицательным, а, следовательно, логичнее было бы узаконить строчную. Может, как раз для того и сделано наоборот, чтобы лет через десять нашлось побольше «причин» для новой «реформы» и переиздания словарей?

Что Интернет все равно утратит заглавную «и» давно известно благодаря трудам настоящих лингвистов, не озабоченных реформаторским зудом (не участвующих в прибыли от издания словарей). Частотность употребления и написания новых слов изучается в динамике, закономерности выявляются. Отмечаются случаи нелогичного «поведения» и отмирания. Рекомендации на их основании формулируются по мере необходимости. Со временем слово приживается в языке, уподобляется фонетически, обретает (или не обретает) удобную носителям языка изменчивость, сочетаемость. А если его сразу припечатать намертво указом и навсегда лишить возможности естественного «приживления»? Будем потом бороться с его «незаконными» мутациями? Или снова менять нормативы, словари и учебники, переучиваясь на новый лад? Для сравнения порядка проблем мне очень хочется узнать, чем грозило временное отсутствие регламентации написания Интернета? Кроме невозможности сформулировать экзаменационный вопрос, что еще мешало нам жить? Думается, допустить свободное написание иностранных неологизмов и производных от аббревиатур ради постепенного выявления оптимальных вариантов, все же, разумнее произвольного навязывания норм и пересмотра уже устоявшихся.

Известно, что иностранные слова чаще всего ведут себя так, словно стараются «брать пример» с похожих по форме «аборигенов». Часто, но не всегда. Кроме возможности изменения по принципу подобия есть и другие резоны: заданность рода, сохранение корня, сфера применения, наличие устойчивых сочетаний. Язык сопротивляется абсолютной унификации, ему она неудобна. Аналогичным образом общие тенденции к упрощению и аналитичности тоже заявляют о себе весьма скромно, а в отдельных случаях даже отступают. Нет общей гребенки и эталонных лекал. Поэтому декларируемое намерение привести орфографию некоторых исключений «в соответствие», мягко говоря, ни на чем не основано. Вспомогательный аргумент «потому что так легче» откровенно умиляет. Легче кому? Мне, например, писать «парашют» через «у» будет трудно до конца дней. Подозреваю, большинству также. Может и проще уподобить брелок мелку в образовании формы множественного числа, но тогда придется считать его уменьшительным вариантом какого-то несуществующего «брела». Я, пожалуй, предпочту «брелоки», мне они привычнее и роднее. Переучиваться не придется только детям, не успевшим познакомиться с отмененной нормой. Столь существенное облегчение тяжкого пути познания малым сим вдохновляет лично меня не останавливаться на достигнутом.

Ведомая благородной целью грядущего избавления детских мозгов от интеллектуального давления хочу обратить внимание общественности на одну всем известную несуразицу. Кто может объяснить, почему считается упрощением орфографии замена унифицированных приставок вариативными? Прежде достаточно было запомнить приставки «без» и «раз». А реформа уже сто лет заставляет заучивать правила, определяющий выбор между «звонким» и «глухим» вариантами. Отчего при сохранении столь очевидного и многим несимпатичного орфографического усложнения приспичило «упрощать» парашют, который никому не мешал?



НОВОСТИ И ОБНОВЛЕНИЯ